Раз в году вспоминаю, что есть где-то там антресоль! Достаю из кладовки забытую напрочь стремянку... В этот миг я играю волшебника светлую роль, От волненья руками не в такт отбивая морзянку.
В плоском ящике старом, фанерном, от пыли седом, Под газетой поблекнувшей, выпуска шестидесятых, На подушке из ваты ютится все то, что с трудом Удалось сохранить, как эпохи моей экспонаты.
Здесь стеклянные бусы, фигурки бумажных зверей, Золотой космонавт с металлической ломкой прищепкой… Где-то стерта эмаль и на шариках нет тех огней, Излучавших мне свет, но, увы, так отчаянно редко.
А на дне, как святыня, любимая всеми до слез, С мелкой елкой в руке, красноносый, смешной, бородатый, На фанерной подставке бессмертный старик Дед Мороз Из слегка потемневшей, спрессованной крашенной ваты.
По расколотым чашкам и даже любви не скорблю, Есть игрушки новей, безупречнее, вычурней, краше… А разбился фонарик и я безутешно скулю, Как щенок беспородный, надежду вконец потерявший.
Этот радостный миг бесконечным блаженством манит, До щемящей тоски от возникших из памяти красок… Плоский ящик неброский по горлышко счастьем набит. «Под завязку… Поддых... До сведенных от нежности связок.»
есть женщины, рожденные зажечь. и ты готов порвать на них одежду, тонуть в глазах и аромате плеч, все время застревая взглядом между зрачком и грудью, грудью и зрачком… свихнуться ароматом нежной кожи, просить о чем угодно… о таком, о чем обычно никого не просишь и подыхать на них наверняка, насытившись прохладой свежей смазки, но снова возрождаться … а пока, сижу и сочиняю эту сказку.
ну, вот и октябрь… урчит батарея теплом и водка кончается быстро, как летом сметана. на кухне в окне бестолково потеет стекло, стекая по капле, безвольно, нелепо и странно… смеркается рано и рыжее блюдце луны мутнеется в луже на шкуре дощатого пола, а вечер как день, так же сер, сиротлив и уныл и к мертвой природе косыми дождями приколот. усталые руки сложив на клеенке стола, он смотрит на лужу сквозь грани пустого стакана и водка, как ужин, совсем уж не так тяжела, все дело в привычке и логике самообмана… он завтра проснется, умоется стылой водой, напялит небрежно немытые, стертые боты, чтоб выйдя на улицу, в утро с застывшей слюдой, опять раствориться в житейских делах и заботах…
*Ирина* --> (3496) ....да нет у меня никаких сборников изданных...я не сборный...)))
Развалившийся дом, где крыльцо на четыре ступени, Закопченной трубы полусгнивший щербатый кирпич, Здесь живут старики в беспредельном, вселенском терпенье, Ни на что не надеясь, спасительной веры опричь… Поутру до колодца дошаркает старая бабка, По дороге накормит такого же старого пса, Несмотря на тепло, на крылечке поёжится зябко И обратно в избу, помолиться святым образам. А старик еще спит, у печи на железной кровати, Что за год до войны, перед свадьбой купили в сельпо. Закипит самовар, он проснется и тоже к лампаде, Слава Богу, что жив…и закашляется до хрипот. Перемелется день в бестолковом хожденье по дому, Разговоре с соседкой и послеобеденном сне, Незаметно привычно навалится вечер истомой И огромной луной в скособоченном ветхом окне. Приложиться к иконе и после вечерней молитвы, Добредя до кровати, свалиться, не чувствуя ног, Попытаться забыться в больном изможденье тоскливом, Чтобы ночь проворочавшись, утром проснуться, дай Бог…
Когда мне снова стукнет тридцать, (Вот ведь неймется кобелю!) Судьба подарит шанс влюбиться И я воспользуюсь, влюблюсь.. Перелопатив все причины, Спрошу судьбу: «Чем заслужил?» Она ответит: «Ты ж мужчина, А не какой-нибудь дебил. Кому ж тогда дарить подарки, Как не приличным мужикам! Ты получил по контрамарке, Не оскудеет, чай, рука». Разгладив наскоро морщины, Расставив точки все над «i», Я с головой нырну в пучину Столь неожиданной любви, Прорвусь, как кот в начале марта, На площади столичных крыш, Взорвусь китайскою петардой… Ну, как же тут не согрешишь? Неровно сердце станет биться, В глазищах джига бесенят… Скорей бы снова стало тридцать, Пока не стукнет шестьдесят!
...вдруг кто споет ??..))) http://lyrik.rc-mir.com/gedicht387020.html
1. Казалось бы, обычный день, Ничем не лучше и не хуже. Моя полуденная тень Купается в весенних лужах, Но наконец-то виден круг Отзимовавшего светила, Все потому, что утром вдруг Она сама мне позвонила!
ПРИПЕВ Мелькают станции в окне За надписью «Не прислоняться»… А я как будто бы во сне И все не знаю, как признаться?
2. Казалось бы, не в первый раз, Я не вчера на свет явился, Но пара мимолетных фраз, И словно заново родился! Семь остановок на метро, А будто тысяча по кругу... Мы сердцем чувствуем добро И ощущаем пульс друг друга.
3. Казалось бы, чего скрывать Свои нахлынувшие чувства, Но где-то прячутся слова… Признанье – высшее искусство! И я молчу, как дуралей, Внезапной встречей ослепленный. Ну помоги же мне, апрель,
В коротком письме расскажи мне, как падает снег, А впрочем, какая нам разница, что написать… Ну, хочешь, поведай шутя, как застряли в зиме Твой стол у окна и накрытая пледом кровать.
Не важно, что вещи молчат, что они – натюрморт, Два яблока, старая ваза, рекламный буклет… Какой-то дурацкий, нескладный нам выдался год, И даже не знаю, что сам напишу я в ответ…
Неясные тени, размытые жизнью цвета, Пастельные краски, зажатые в тусклый багет… …Но в самом конце напиши о любви и тогда Я сразу увижу, откуда там падает свет!
У Иванова кончился коньяк… И молнией сверкнуло «Вот, хреново!» Казалось бы, подумаешь, пустяк, Но вместе с ним исчезла и основа… Куда-то подевались все слова, Толкалась мысль, сбегая бестолково, Мгновенно опустела голова! Осталась оболочка Иванова… Кто здесь? Откуда этот шум? Куда сбежали рифмы и сюжеты? Был острослов, повеса, вольнодум, А стал, мозгами тронутым поэтом… Вот так, неотвратимая беда Приходит в миг, когда ее не ждали! Поклонницы сбегут и навсегда Читатели исчезнут, зубоскаля. Сотрется имя в памяти людей, Народ забудет о своем герое, И самый распоследний грамотей Не вспомнит сочиненное в запое. Еще чуть-чуть и будет спущен флаг, Еще чуть-чуть и неизбежна спячка… У Иванова кончился коньяк, Но хорошо, что спрятана заначка!
Теперь мне море по колено. Со дна московских палестин Я улетаю в Монтенегро…. Подброшу старое полено В неугасающий камин, Включу мелодию аллегро… Мой бог, я - вольный гражданин Моей излюбленной вселенной.
Хурма висит на голых ветках Как на рябине снегири, Качаясь от порывов ветра… Я выбрался из стылой клетки, Забыв на время декабри, К тебе, любимый Монтенегро, В твои, леса, монастыри… И к черту всякие таблетки.
Два кирпича в камине сонном, Как стражи, держат шампуры С кусками рыночного мяса… Я поливаю их лимоном, Очищенным от кожуры. И, в ожидании, запасы - Вино, маслины и сыры, К концу приходят неуклонно.
Да, непременно, Дживс и Вустер, От первых слов и до конца Смеяться глупостям героев… Забыв о чистоте искусства, Под пряный запах от мясца, Сомлеть от счастья и покоя С блаженной мимикой лица И бесконечно нежным чувством.
А утром, в лес уйдя сосновый, Корзину шишек наберу, Разбросанных повсюду щедро… Здесь понимаешь все основы И отметаешь мишуру. Я улетаю в Монтенегро… Пускай я чуточку привру, Но только чуть, даю вам слово.
А Питер все так же прекрасен дождями и ветром, Заплатками крыш из обшарпанных рыжих листов, Изгибами сотен своих городских километров Уставших каналов и сгорбленных старых мостов, Неспешным укладом обыденной жизни прохожих, Лепниной, колоннами, окнами стылых домов, Оградами парков на сказочных эльфов похожих Из детских, желанных и столь упоительных снов… Такое блаженство, проснувшись сентябрьским утром И вдруг очутившись в сюжете с картины Дали, Увидеть дождинки на стеклах сплошным перламутром И шпиль Петропавловки в сизой туманной дали…