ПанОптикум
Пан и его осеньПанкратов сидел на своём любимом месте – на кухне, в "красном" углу.Кое-какая, наспех собранная, закуска, да опустевшая бутылка водки – воти всё убранство стола. Левая рука поддерживала тяжелую от горестных мыслейголову, а в правой на полпути ко рту замер солёный огурец.
В принципе, Панкратов, или Пан, как его еще со школы называли друзья,был довольно счастливым человеком. Точнее – не был таким уж несчастным.Прожив в единственном браке почти двадцать лет, он всё еще любил жену,а та до сих пор считала его "единственным и неповторимым". Двое детей рослив меру послушными и не причиняли родителям особых неприятностей. Так чтопричиной проблем со здоровьем в виде больного сердца и паршивых сосудовявлялись не жена и дети, а плохая наследственность.
Да и внешне Пан выглядел довольно респектабельно. В свои сорок дваон не стал похож на некоторых сверстников, для которых завязать шнуркиботинок было непросто из-за лишних килограммов, уютно примостившихся там,где должна быть талия. Но и за водосточной трубой он бы не спрятался. Всегобыло в меру. Лицом не урод. Немного сутуловат, но незначительная полнотаи высокий рост только придавали солидности. Очень короткая стрижка удачноскрывала наметившуюся лысину. Всё вместе делало его обаятельным цветущиммужчиной.Но сейчас вся фигура сидящего на кухне Пана олицетворяла какую-то обреченнуюбезысходность…
Дело в том, что уже недели три Панкратов пребывал в жуткой депрессии.И не было на нее никаких видимых причин. Просто накатило. Просто наступилаосень.
Ноябрь. Суббота. Непогода разыгралась не на шутку. По стеклу довольногромко барабанил затяжной дождь, еще больше нагоняя тоску в душу.
Пан вдруг резко ощутил гнетущую тишину. Даже не тишину, а безмолвие,царившее дома. Полное отсутствие признаков жизни. Только стук дождя, дахлопки ветра в окно. И… больше ничего. Ни звука!
При этом с маниакальной навязчивостью в голове почему-то звучал полонезОгиньского. Пан обожал эту мелодию и никогда не оставался к ней равнодушным.Каждый раз она рвала его больное сердце, терзала его нестерпимой грустью.Кто-то однажды сказал, что давным-давно офицеры под этот полонез сводилисчеты с жизнью. Это не вызывало ни малейших сомнений. Просто нечеловеческаямузыка!
Стало не по себе. Не оборачиваясь, он протянул руку за спину и нажалкнопку старенького трёхпрограммничка.
- Что такое осень? Это – небо. Плачущее небо под ногами… - хрипловатовопрошал и сам же себе отвечал Шевчук.
Снова эта проклятущая осень! И здесь она! Нигде нет от нее спасенья…Пан просто ненавидел осень. Дурак был Пушкин со своим "очей очарованьем".Что толку от такого очарованья, если каждый год с осенью приходила жуткаятоска и страшные головные боли из-за переменчивости погоды. Годы и наследственноплохие сосудики давали о себе знать.
- …Осень, доползём ли, долетим ли до рассвета? Что же будет сРодиной и с нами?…
"Хм… Логично, - подумал Пан, - Кто бы знал? Кто бы ответил?"
Тоска захлестнула еще большей волной… Ком в горле мешал дышать. Нестерпимозахотелось выпить, но…Последняя рюмка водки была выпита четверть часа назад, а желаемое опьянениевсё не приходило. Тоска заглушила все чувства, все желания.
А лето, столь обожаемое Паном лето, и в этот раз пролетело одним мгновением.Пролетело мимо. Слишком много всего навалилось. Да и не впервой.
В июне было не до наслаждений – конец полугодия. Бесконечные отчётыо проделанном и планы на будущее составляли львиную долю той "бумажнойпродукции", которую Пан, в силу своих обязанностей, должен был "выдаватьна гора".
В июле пару-тройку раз удалось "оттянуться" с друзьями. Это были счастливейшиемгновения. Пан, отправив всю семью на дачу, остался один. Вечерами делатьбыло особенно нечего, поэтому он старался не упускать возможности пообщатьсяс однокашниками. Компания у них была старая, проверенная годами и, несмотряна заморочки семейной жизни, всё еще дружная. Почти четверть века послевыпускного бала не смогли вбить клин в их дружбу. Пусть значительно реже,чем когда-то, но они всё равно находили время для встреч.
Вот и в это лето Андрюха, неугомонная душа и заядлый "шашлычник", вконце концов уговорил компанию выбраться на природу. После рабочего дня(выходные летом у всех, как правило, заняты) встретились у метро, в ближайшей"Копейке" - быстро, дёшево, сердито – накупили пива и всякой закуски ирванули в Битцу.
Довольно быстро нашли подходящую полянку – небольшую, вполне чистуюи уютную. Буквально в считанные минуты приготовили импровизированное застолье– из баночек и коробочек на одноразовые тарелки быстро извлекли снедь,пиво разлили в не менее одноразовые стаканы и каждому были выданы еще болееодноразовые ножи-вилки-ложки. Вот уж действительно одноразовые – ломалисьот малейшей попытки наколоть или подцепить что-нибудь.
Пан обожал такие встречи. Обычно к подобным случаям припасалось что-нибудьвесёленькое. Устраивались "художественные чтения". Хохотали до слёз. Икуда-то в небытие отступала усталость, хотя бы на время забывались проблемы.Пан отдыхал душой и телом.
Он вспомнил, как Лёлька, закатываясь от смеха, случайно опрокинулав свою сумочку тарелку с корейской морковкой. Вот захочешь так специальнопопасть – не сможешь. Закон подлости – он самый действенный из всех законов.
Да. Здорово было. И сейчас, вспомнив тот вечер, Пан невольно улыбнулся…Но тоска быстро заглушила мимолётную радость. Вот сволочь! Ну никакот нее не избавиться. Шлепки дождевых капель о карниз быстро вернули Панаиз счастливого летнего вечера в тоскливый осенний. Еще больше захотелосьвыпить. Но водка кончилась, а идти за новой бутылкой не было никаких сил.Было только одно желание – забыться. А что для этого нужно сделать - Панне знал.
Отпуск, который он взял в августе, только усугубил усталость – к моральнойдобавилась физическая. Давно он так не выматывался. Дело в том, что Панвсё же приступил к ремонту квартиры. Жена постоянно "капала на мозги".Бывшая коммуналка 10 лет назад была лишь "косметически" подмазана. И давноуже напрашивался нормальный, более капитальный, ремонт.
Отдыхом пришлось пожертвовать. Надо было успеть всё закончить к возвращениюсемьи – маленькая дочь почти всё лето проболела бронхитом и никак нельзябыло допустить, чтобы ей пришлось дышать кирпичной пылью. Поэтому работатьприходилось с утра до позднего вечера и почти без перерывов.От всего этого тоска захлестнула просто "девятым валом".
Для лечения очередной затянувшейся, но такой предсказуемой, депрессухибыло опробовано всё. Пан специально, еще с лета, копил интересную литературу,оттягивая момент прочтения. Но чтиво не помогало. Приходилось делать надсобой всё большие усилия для того, чтобы прочесть хотя бы пару-тройку страниц.То, что в обычное время было бы запойно проглочено, теперь вызывало лишьновый прилив тоски и озлобления.
Работа давно уже на Пана действовала тошнотворно. Неимоверно хотелосьплюнуть на всё и уйти куда-нибудь, лишь бы подальше от этой "конторы".Но… Всегда находилось какое-нибудь "но", которое удерживало его на обрыдломрабочем месте. И Пан потихоньку приспособился "халтурить". Убедил шефав необходимости подключения к Интернету и торчал там всё свободное время.Иногда и в ущерб своим обязанностям, уговаривая себя в том, что "за такуюзарплату" он и так выполняет достаточно работы. Перенапрягаться не былоникакого стимула.
Он попытался найти отдушину в паутине Интернета, но и там было не то,что требовалось его "депрессухе". Странички юмора, анекдотов, различныечаты – всё вызывало лишь раздражение. Был момент, когда Пан тормознул нанесколько дней на одном форуме. Там подобралась интересная компашка ребятчуть не со всего "шарика". Но снова накатила тоска, снова всё показалосьскучным и неинтересным, и Пан ушел "по-английски", не прощаясь.А тоска давила всё больше и больше.
Кроме того, в последнее время всё чаще стало дурить сердце. Весной ондаже лёг в больницу, на обследование. Три недели провалялся на больничнойкойке, а, получив заключение "эскулапов", которое показалось просто смехотворнойотпиской, тут же махнул на всё рукой. Плевать! Будь что будет!
Вернувшаяся с дачи семья еще больше подлила "масла в огонь". Началисьпроблемы и хлопоты по дому, с детьми. По утрам Пан старался побыстрее выскочитьиз дома, а потом забыть обо всём по пути на работу.
Отношения с женой тоже не улучшали настроение. Похоже, что осень иее сделала раздражительной. Она срывалась по пустякам. Пан взрывался вответ. К хорошему это не вело. Всё чаще они засыпали, отвернувшись другот друга. А ведь летом не могли дождаться выходного, когда он приезжална дачу. И усталость не была помехой. Теперь всё стало совсем иначе.И, как бы невзначай, мелькала мыслишка о бестолковости и ненужноститакой вот жизни. О том, что некоторые же отваживаются поставить на нейточку. И, хотя он знал, что этот вариант для него абсолютно неприемлем,мысль всё-таки где-то очень-очень далеко, но сидела. Пан всегда считалсебя верующим человеком. Точнее – хотел таковым быть. Церковь он старалсяпосещать регулярно. Ему очень нравилась служба. Она настраивала его налирический, немного грустный лад. Но грусти у Пана сейчас и так было хотьотбавляй. В какой-то православной книге он прочёл, что для настоящего верующегоне существует тоски и депрессии, что все эти напасти – от маловерия. ПоЕвангелию верующий – это тот, кто может приказать горе сдвинуться с места.Такой силы веры у Пана, разумеется, не было. Попытки усилить молитву, погрузитьсяв нее, забыться в ней наедине с Богом, так и не удались. Не приученныйк молитве мозг ни за что не хотел расставаться со своими привычными и грешнымимыслями. Со столь привычной в последнее время тоской.
Тогда Пан стал пить. Жене всё преподносилось как кампания против гриппаи простуды, тем более, что он и правда умудрился простудиться. А подареннаякем-то "Перцовка" пришлась как никогда кстати. Бутылка "ушла" довольнобыстро. Он купил новую. Жена не заметила подмены и каждый вечер ворчала,что ей надоели ежедневные выпивки. Пан убеждал, что лечится. А сам пил,пил, пил… Но водка почти не брала его. Да и жена мешала принятию необходимойдля поднятия настроения дозы.
И он стал задерживаться якобы на работе. А сам или назначал под разнымипредлогами встречу кому-нибудь из друзей, или находил укромный уголок,покупал бутылку и пил. Потом "полировал" водку пивом и спешил домой. Нуне по улице же бродить в подобном "нарядном" виде. Такое времяпрепровождениедолго продолжаться не могло. Рано или поздно он или попал бы в милицию,а это означало увольнение, или окончательно спиться, а это ему тоже никакне фартило. И, всё же, он пил. Но это не помогало…На кухонном столе лежала забытая сыном книга – видимо накануне готовилуроки. Пан машинально раскрыл ее. Есенин:
"Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать…"Господи! Почему именно ЭТО?! Почему об одном и том же?!
Любимые стихи сейчас прозвучали как приговор. Как узнать сколько отпущенона этом свете? Никакая кукушка не прокукует ту заветную цифру. Никто нераскроет величайшую из тайн бытия.
Мгновенно вспомнилась Евангельская строка: "Безумец, нынче же ночьюистяжут душу твою." А кто знает? Может и правда? А что, если и осталось-товсего несколько часов, несколько мгновений? А еще НИЧЕГО не успел сделать.Ведь, как ни крути, а сорок два стукнуло. Критический мужской возраст…
Глаза невольно затуманило влагой. Стало до жути жалко себя, родных,друзей…
"Человек живёт столько, сколько его помнят…"
- Интересно, а сколько будут помнить тебя?.. Хоть и жил скромно, старалсяникого не обижать, но много ли ты ДОБРА сделал, Панкратов? Помнишь на Немецкомкладбище могилу доктора Гааза?.. Большой валун, а на нем: "Спешите делатьдобро"… А ты спешил?
Монолог прозвучал более, чем странно. Да он, собственно, и адресован-тобыл самому вопрошавшему. И вряд ли на него можно было ответить объективно– человеку свойственно мнить о себе лучше, льстить себе. Это только они– родные, друзья, коллеги, все-все, кто окружает человека – могут датьточный и объективный ответ. "Может ты у них спросишь? – криво ухмыльнулсяПан, - Ты только представь себе этакое "интервью" у друзей…" … Разумеетсяоб этом не могло быть и речи.Хотя, надо отдать должное, Пана любили в их компании. Любили за лёгкостьхарактера, за беззлобность. Он очень редко с кем-нибудь ссорился – былнеобидчив и быстро отходил. Гораздо чаще ему приходилось выступать в ролимиротворца.
Еще его любили за юмор. Он обожал подшучивать над друзьями, при этомего шутки никогда не были обидными. И от души смеялся, когда шутили надним.
С ним откровенничали, доверяли самое сокровенное, будучи уверенными,что секрет никто никогда не узнает. "Могила! – как он всегда говорил втаких случаях. Он умел выслушать собеседника, вникая во все тонкости проблемы.При этом становился необычно сосредоточенно-серьёзным.
Пан любил весёлые компании, но еще больше любил уединиться с томикомхороших стихов.
Кто-то про него пошутил однажды: "Клоун с осенью в сердце." И попалв самую точку.Пан продолжал листать книгу, практически не замечая этого. И вдруг…
"Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым…"Снова про "золото увяданья"… Что это такое? Почему золото? Что можетбыть драгоценного в увяданьи? Почему все так носятся с этой поганой осенью?Она и хороша-то только в первые дни, когда еще тепло, еще сухо, когда ещеможно побродить по лесу, не боясь промокнуть и замерзнуть. Дальше – хужес каждым днём. Сырость, промозглость, беспросветность. Ну уж нет! Панкратовни за какие блага мира не променял бы лето даже на самую красивую осень.
А радио продолжало испытывать нервы Пана. Теперь уже Фрейндлих: "У природынет плохой погоды, каждая погода – благодать. И всегда любое время годанадо благодарно принимать. На-до бла-го-дар-но прини-мать…"
- Дура ты, Алиса Бруновна! Сама принимай любую погоду. А меня уволь.Озверели вы все, что ли? Тем других нет?
Он с остервенением выдернул вилку трехпрограммника из розетки. Уж лучшебезмолвие, чем такие издевательства.Пан дожевал огурец. Закуска без выпивки – что может быть хуже? Но… Соленыйогурчик немного остудил пыл. Пан снова углубился в раздумья.
А ведь жизнь так похожа на времена года. Ну … в том смысле, что возрастчеловека подвержен таким же изменениям.
Детство, юность – это весна. Взросление, возмужание – это лето. А старость– это точно как осень. Увядание... Зима же подобна смерти.
И, как это часто бывает в природе, та же осень может быть поздней иранней. Так и старость у всех приходит в разное время. Кто-то стареет раньше,кто-то – позже.
Вот и Панкратову показалось, что его время уже пройдено. Его осень- осень души - уже наступила. И какая разница, что ему только сорок два?А, может, УЖЕ сорок два? Важно на сколько ты САМ себя ощущаешь. Пан временамиказался себе древним старцем. К сожалению, не слишком-то умудрённым.
Панкратов совершенно отчетливо понял: осень – это не погода за окном.И не месяц календаря на стене. Это гораздо больше.
Осень – это состояние души.Полонез неотступно продолжал терзать воспалённый мозг. Пан вспомнил,что он называется "Прощание с родиной"… Какое-то мистическое название…Мистическая музыка… Стало еще тоскливее.
Снова вспомнились есенинские строки:
"…Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть."
Последняя рюмка была допита, а желаемое настроение всё не приходило…
И снова эти мысли о никчемности жизни…
А поздно вечером позвонил старый школьный друг. У него были большиенеприятности дома. Срочно требовалась помощь. Пан, бросив всё и кое-какприведя себя в порядок, рванул на метро в другой конец города. Он редкоизменял своим привычкам. И в этот раз тоже побежал вниз по эскалатору,хотя сердце молотило отбойным молотком. Но он очень торопился. И вот впереходе на Кольцевую линию больное, надсаженное усталостью, переживаниямии, чего греха таить – спиртным, бедное сердце Пана не выдержало, остановилось.На редкость быстро приехавшая "скорая" смогла лишь констатировать фактсмерти…
Очевидцы потом рассказывали, что в это время в переходе нищиймузыкант играл на флейте полонез Огиньского "Прощание с родиной"…
А на улице крупными хлопьями тихо падал первый в этом году снег… В городпришла зима.
Москва, ноябрь 2001 г.
