Стало неимоверно светло. Он был неимоверно красивый. И всей этой своей неимоверной красотой Он наклонился над тобой. Взял тебя двумя пальцами - как котенка за шкирку; поднес к лицу. Рассмотрел очень внимательно. Погладил зачем-то. И – закинул к Себе за пазуху, пытаясь отогреть. Но ты не подавало особых признаков Жизни – и тогда Он, нахмурив свои неимоверно красивые брови, вынул тебя из-за ворота и положил на обе ладони вытянутых рук. Разомкнув и чуть округлив свои неимоверно красивые губы, Он дунул в твою сторону – и ... обоюдоострый огненный меч вонзился в самую сердцевину твоей трепещущей плоти!!. – во мгновение ока огонь объял тебя со всех сторон; пронзил собой каждую клеточку – и ты все превратилось в пылающий, кровоточащий, распадающийся на куски горелого мяса факел!.. Он строго и внимательно смотрел, как ты корчишься, обугливаешься и цепенеешь от удушья в Его неопалимых янтарных ладонях... А когда вся эта чудовищно долгая душераздирающая агония была, наконец, позади – на янтаре Его медовых ладоней сверкал черно-бриллиантовый кусок антрацита. Все, что осталось от тебя. Он дунул еще раз... еще и еще... тихонечко стал раздувать уголек, и темно-рубиновые искорки разлетались в разные стороны, не опаляя копну Его неимоверно красивых черных волос... Огонь, наконец, занялся... но – какой!!! - ты и не знало, что так можно гореть – не сгорая, но истаивая в объявшем все твое существо Божественном Огне – блаженством, для описания которого нет слов в человеческом языке... Он удовлетворенно улыбнулся. Торжественным шагом прошествовал, неся тебя на вытянутых руках, к учебному скелету в школьном кабинете биологии и вложил тебя в его мертвую грудную клетку. Что же?!. – клетка мгновенно зазеленела!!! – из нее поперли лопающиеся почки с клейкими листиками, а из твоего горла комок блаженства вылетел первой соловьиной трелью... - То-то же, - дождалось, - сказал Он, полуобернувшись к тебе Своим неимоверно красивым профилем. – Вот теперь – глаголом жги сердца людей. Моим. А не своим. Еще раз улыбнулся. Поцеловал тебя на прощанье прямо в соловьиное горло. И вышел – ведя за руку Весну – дальше.
У тебя есть два окна. Одно в Лето, дpугое в Гоpод. Ты сидишь в пустой кваpтиpе, задеpнув окна занавесками, как зеpкала в знак вечного тpауpа по беззаботному вчеpа и непpишедшему завтpа. Темно? Hет. Из одного окна сквозь все баpьеpы пpобивается свет, котоpый пpеобpажает комнату. И, казавшееся уютным и надежным, твое убежище вдpуг становится полигоном незpимой войны.
Книги, пpошедшие стpоевую подготовку под началом сеpжанта Шкафа, угpюмо наступают на твои мысли. Сpеди них нет дpузей. Каждая метит особым заpядом "пpемудpости" тебе в лоб. Их кинжальный огонь готов pазоpвать тебя на части. Ты не веpишь им, хотя пpоще повеpить.
Минное поле сна манит забыться, окунуться в омут собственного подсознания, опуститься на дно тех видений, в котоpые не пpоникает свет летнего Солнца. Hо ты знаешь, стоит поддаться, и липкая сладость телесного покоя вцепится в тебя. Душа будет pваться пpочь, но что она, бедная, сможет, если тело влипло, а оставить его слишком стpашно... Ты не веpишь снам, хотя веpить было бы пpиятнее.
Десантник телефон, то и дело врывается в тыл твоей армии, и разные голоса в кованых сапогах норовят промаршировать по твоей душе там, где потоньше линия обоpоны, совеpшенно не замечая, что оказывается у них под ногами (ну да, ничего себе ковpик...). Ты не веpишь им, потому что их на самом деле нет. Каждый пpедмет, каждая малюсенькая вещичка, готова выстpелить тебе в лицо своей тенью. Ты стаpаешься закpыть глаза, ты стаpаешься не видеть полузадушенных занавеской лучей. Ведь это все из-за них, ведь не будь их, не было бы и теней, не было бы и войны. И почему это Лето такое беспокойное...
Город тоже зовет, зовет в свою бесконечную люминесцентную ночь. Но он ведь не рвется в комнату... Или рвется?
Лето, вечное Лето, теплое Солнце, нежный Ветер, pадостный Дождь... Где-то в пpошлом кто-то говоpил о них. Где? Когда? Книги учили тебя забывать. Книги говоpили о том, что Лета не существует, если его не пpидумать. Книги говоpили о том, что нельзя никогда веpить ничему, что не подтвеpждено диpективой генеpального штаба за подписью Рассудка. Книги говоpили о том, что стоит потеpять бдительность, и все обманут тебя. И Ветеp, и Дождь, и Солнце. И каждый колосок в поле, и каждый лист в лесу, и звонкая соловьинная песня. Разве можно кому-нибудь веpить?
СТОП! Ты же не веpишь книгам. И снам, котоpые убеждают тебя, что не важно, Лето или не Лето, лишь бы было помягче, и телефону, котоpый голосами дpузей pассказывает, как им хоpошо живется в гоpодском сумpаке без всяких Лет и без технологически несовеpшенных соловьев...
ТЫ ЖЕ HЕ ВЕРИШЬ ИМ?
Хотя, конечно, пpоще и пpиятнее повеpить в то, чего на самом деле нет,чем в Вечное Лето...
Сопротивляясь? - вяло огрызаясь! Сливаясь с нероскошною природой, Застывшим небом, платною работой, Согражданами... И не называясь, Чертить на всех залысинах породы, На облаках поющих желторото. Мир движется замедленной заботой. И кто не умер - станет знаменитым В своем цеху, в своей стихии дикой... Скалистый холм. В симметрии двуликой - Небесные мазки. И старый ритм Заводит механизм с пол-оборота...
"Дай мне руку! Ну, давай! Не бойся. Я хочу показать тебе... Я хочу показать тебе то, что я буду любить вечно.
Пойдем. Пойдем, моя Любовь, и я покажу тебе Чудо. Я покажу тебе Звезды. Я люблю Ночь, лишь она мне дарит эти белые точки, которые, казалось бы, так нелепо разбросаны по Небосклону. Приглядись. Они так причудливо переплетаются, образуя Созвездия, Миры, Пути... Они так бесконечно далеко и, вместе с тем, так близко, просто протяни руку... Ты не можешь мне подарить Звезды, но я все равно люблю Тебя. Человек. Подари мне Звезду... Мою... Подари мне Звезду, и Я останусь с Тобой! Останусь до тех пор, пока Твоя звезда не потухнет или не раскалится до такой степени, что потеряет себя в водовороте лет, веков, тысячелетий, взорвется, разлетится на тысячи, десятки, сотни тысяч крохотных кусочков, круша все вокруг! Эти пылинки так и останутся там, в межгалактическом пространстве... Это будет всего лишь пепел... Всего лишь пепел той Звезды, которая светила для меня одной... И кто-то другой будет дарить мне Звезду... Другую. Не ты...
Нет! Ты не удержишь меня! Никто не удержит меня! Слышишь!?! Никто! Мне не нужны слова! Мне не нужны эти глупые слова, которые не могут создать тот причудливый узор, доступный лишь моим Любимицам!!! Мне нужна Ночь и Звезды! Моя Ночь. Мои Звезды. Моя Звезда.
Какую Звезду ты мне подаришь? В какую Галактику Ты отправишься на ее поиски? В каком Созвездии? Подари мне Звезду! Я не хочу красную или оранжевую! Нет... Мне нужна раскаленная до бела... Чтобы она обжигала руки и сердце, давала ту толику тепла, которого мне мучительно-больно не хватает, когда Ты так далеко... Ты даже не на другой Планете, не в чужом Созвездии или Галактике, Ты в другом измерении... Ты в параллельном мире. Мы тоже звезды... Такие же, как и миллионы других... Каждый из нас движется по своей орбите, вокруг одной точки, лежащей между нами... Разделенные невозможностью быть вместе, мы все же тянемся к той неведомой силе, что сближает нас.. И когда мы будем близко, мы сомкнемся с той непостижимой мощью, в тот миг на горизонте Миров появится новая Звезда... Это будет наша Звезда... Она вспыхнет, она будет гореть ярче всех остальных в безграничных просторах Вселенной... Но ей так же, как и остальным суждено кануть в бездну небытия... или в Вечность...
"Низкое небо накрывало осеннюю, гнилую землю сплошной массой. Деревья, как скрученные санитарами душевнобольные, растопырили свои сломанные пальцы в предсмертной агонии. Они ждали наступления белой, холодной смерти. Листья уже умерли, их трупы валялись на мокрой, прокисшей земле. Грибной сезон уже кончился, но кое-где виднелись обезглавленные мухоморы (грибники не могли пройти спокойно), а иногда и грузные, дубообразные сыроеги в серых шляпах. Везде витал дух склизкой, серой смерти, так и готовой прыгнуть, на покрытую редким ельником и лысыми деревьями, спину каменистой земли. Вороны чувствовали приближающуюся смерть леса и кутались в свои чёрные, траурные плащи. Кое-где шныряли нарядные и не по случаю весёлые синицы. Они радовались, не зная чему, весело чирикали, воровали у леса ещё не созревшие ягоды рябины. Наверно, только они не боялись трехмесячной календарной смерти. Отовсюду веяло пасмурной серой смертью, пахло мокрым замиранием. На фоне серого неба деревья выглядели, как чёрные трещины и эти трещины пронизывали небо по всей высоте. Небо тоже готовилось к смерти леса. Изредка, оно репетировало плач, и грязно-коричневые капли стекали со стволов умирающих деревьев. По небу пролетали чёрные треугольные караваны запоздалых птиц. А на земле лежали тела деревьев, которые уже никогда не воскресли бы. Их перерубленные артерии не фонтанировали растительной кровью - ее, давным-давно, впитала Мать-земля. Резкий холод загнал всё зверьё в норы, и пейзаж напоминал своей тишиной и пустотой кладбище в дождливый день.
Это и было кладбище.
Здесь были похоронены деревья, листья, звери, букашки и даже надежды на счастливое будущее. Лес был братской могилой для его обитателей. Он обеспечивал им место, место для того, умирать, как он умирал каждый год. Небо давило серым стеклом и не хотело показывать голубизну своей подкладки. Природой этот день был объявлен трауром по погибающим деревьям, листьям, травам… по покидающим нас птицам. Смерть виделась в каждой капле дождя, в каждой отжившей травинке, в каждом тельце листа… и птицы пускали свою птичью слезу, улетая и махая на прощанье лесу своими перистыми руками. Они пели своими фальшивыми голосами панихиду по ещё не умершему лесу, а лес вслушивался в слова, и улыбался им соей грустной, лысой улыбкой.
Он знал, что это уже заученный мотив… он умирал, но ненадолго… "
"Я не погибла, нет, я спасена. Гляди, гляди - жива и невредима. И даже больше - я тебе нужна. Нет,больше,больше - я необходима." Мария Петровых
"Полночь. Стук колес, как колыбельная, все тише и тише. Я уже не слышу его, но... я слышу шум волн, чувствую под ногами мокрый, холодный песок. Неожиданно их обмыло водой. Ветер окутал тело своей невидимой шалью, растрепал блестящие волосы, слегка поднял подол сарафана. Передо мною расстелилось черное море, оно слилось с черным небом. Казалось, что я стою на краю космоса. Звезды, огромная красная луна, большие и маленькие судна - это космические корабли. Стало немного страшно. Одна я пошла вдоль черной пропасти. Холодная вода догоняла меня, маленькие фосфорические существа, светящиеся в черной воде, мгновенно разлетались прочь. Шум волн становился слышен все громче и громче.
Это уже был шум колес. Какая-то тревога ворвалась в мое сердце, я обернулась и увидела перед собой вагон поезда.
Я увидела тебя... Ты стоял в нем около двери , только твое лицо расплывалось в моих глазах... Я не могла его разглядеть , но в сердце разливалось что-то теплое, что-то тянуло к тебе, что-то родное было между нами. Послышался женский голос:" Осторожно, двери закрываются! Следующая станция... Конечная!" Вдруг ты протянул мне свою руку, и я сорвалась с места. Я бежала к тебе, оставляя за собой брызги воды. Но не успела. Захлопнулись двери. Ты остался за ними, с протянутой рукой... и с чем-то еще, но я не могла понять с чем..... Так же , как и не могла понять , что ты оставил для меня... Поезд тронулся и побежал по лунной дорожке, увозя тебя от меня, прячя в черной бесконечности космоса....
"Девушка! Девушка! Проснитесь!"
Тишина. Пустая станция метро - ни души. Я направилась к выходу и тут увидела... Ты медленно спускаешься по ступенькам и идешь ко мне. Но опять я не могу разглядеть твоего лица. И это не так важно - я вижу твою душу...чистую и добрую... Я не бегу прочь - я не боюсь тебя - я тебе доверяю - я люблю тебя... Ты берешь меня за руку и крепко ее сжимаешь, как будто боишься отпустить ее, как будто боишься потерять то, что нашел - меня... Но мгновенно расстворяешься...
"Девушка! Девушка! Проснитесь!" "Что? Я спала?"
Тишина.
Я стою посреди пустой станции метро и смотрю вдаль - на ступеньки, в ожиданиии того, что вот-вот я услышу твои шаги, и появишься ты... Но ничего, только тишина, грусть и боль..." <\I>
Осень.. Она разная.. В разных странах, на разных континентах. Дождь.. Он тоже разный..
Я помню. По лицу стекали капли дождя, перемешиваясь со слезами счастья.. Я так давно хотел его. И он подарил мне себя почти сразу.. в первые дни приезда.
Ты стояла рядом под зонтом, и смеялась, глядя на меня.. Милая..
Дождь плакал мне о своём, а я слушал его.. и растворялся в нём..
Бесконечное небо с белесыми проблесками вдали. Поникшие деревья с зелено-желтыми полинявшими листьями. Запах свежести и беспричинной тоски. Робкое постукивание дождя.
Слышишь? Это переменчивая, грустная и мудрая осень. Ласковая с теми, кто ее боготворит, она легко сбивает с мыслей и четкого настроя тех, кто не может или просто не хочет постичь ее сознания.
Красавица-осень с пышной россыпью золотистых волос, бездонными очаровательно-серыми глазами, задумчивой улыбкой и печальным взглядом, иногда веселая, чаще мечтающая и одинокая, отчего-то льющая беспрестанно кристальные слезы.
Ее нелегко понять, но, войдя в безграничный мир ее израненной души, трудно полюбить кого-то еще... <\I>
Снова чистый лист бумаги перед глазами. Снова перемена настроения. Снова все повторяется. Повторяется уже в который раз. И снова все это знакомо. Все снова и снова. Прошел возраст, когда все впервые. Прошло очарование новизной. Снова оглянулась. Снова, уходя из прожитого, оглянулась. И расстроилась. И снова надо начинать все почти с нуля. Снова нравится музыка двадцатипятилетней давности. Снова надо прожить эту часть жизни и пройти по всем оврагам и буеракам. Снова прийдется споткнуться в тех же местах и упасть в те же ямы. Снова почти те же ошибки. Они повторяются каждый раз и каждый раз невозможно поступить по другому, ну просто никак нельзя. Невозможно. И немыслимо...
Да, милая, да, сладкая, да, мыша , да, девочка, да, да, да, да.. и так до конца бесконечной, неопрокрустенной форматом строки. Ты лежишь, еще лежишь, прижавшись, просишь обнять крепко-крепко, словно боишься растаять, улететь, исчезнуть, потеряться, скрыться за той тучей, что грозит нам пальчиком через окно. Да, любимая, миллион раз да, счастье мое, солнце мое, еще миллион раз да, миллион-миллионов раз.. Твой требовательный звонок, я так замерзла, отпусти, зверь, постой, дай раздеться, у тебя ножки холодные, знаешь, как там холодно, давай погрею, хулиганка, помолчи, твои ножки грех не целовать, единственный смертный грех, хоть и не библейский, но к черту библию, твои пальчики, и я буду целовать каждый по много-много раз.. твои губы, грудь, плечи, живот, тепло между ног, аромат твоего «хочу», мой язык, который выныривает из (ты с этим уже смирилась, моя стеснюля, моя маленькая стеснюля) и начинает ласкать тебя, пытаясь проникнуть внутрь.. нет, сумасшедший.. перестань, и ты извиваешься, пытаешься перевернуться, для тебя это слишком, и ты убегаешь в традиционность, богу - богово... Уйди, ты тяжелый.. И мы тонем в объятиях, но вот твой персональный рассвет в 8-00, одни условности, как и твое надо, твое "приедет муж", а туча уже здесь, и дождь лупит огромными каплями по окнам, и тебе страшно в нашей постельке, среди полыхания и Фрррр!!!, но ты собираешься, какая ты у меня отважная!, и я надеваю тебе туфли, и целую тебе туфли, до завтра, милая, до завтра..
Ночное... Лошадей стреноженных фырканье на выпасе. Свет от костра, волнение пламени на ветру. Рядом пастух... Вокруг него собрались мальчишки разного возраста, Рассказу тихому и страшному внимают, напрягая слух.
Темно... Ночные звуки слагают свою заунывную песнь, Сочиняя мелодию из раздающихся ржания и стрекота. Как будто девственный, загадочно стоит соседний лес, Выступая из тумана и протягивая свои лапы еловые.
Искры от поленьев... Блеск в глазах... Раскраснелись лица… Дети жмутся все ближе друг к другу, словно от холода. Рядом слышно журчание родника, там льется ледяная водица, Что так часто усталому путнику утоляла чувство голода.
А старик смотрит сквозь пламя, усмехаясь в седые усы. Ворошит своей палкой кривой угли алые задумчиво… Говорит медленно, слова растягивает, будто поет псалмы, И к его сказке добавляет свой голос скрипящая уключина.
Уже и скудная готова еда, запеклись на костре картошины, Они не торопятся их вытаскивать, все замерли в ожидании. Словно сейчас из небытия появится гость непрошеный И рассеет ночной мрак своим предутреннем очертанием.
Весна в тот год выдалась холодной и неприветливой.
Стоял апрель, а в старом городском парке все еще лежал снег: грязный и беспризорный. Снег, как та старая бродячая собака, что жила под смотровой площадкой парка, угрюмо взирал на зеленеющие в его проталинах робкие травинки. Как не силился порывистый весенний ветер сбросить с неба тяжелое одеяло серых туч, старания его, в лучшем случае, приводили к лишь к незначительным брешам в паутине облаков. Сквозь них спеша и толкая друг друга к земле, устремлялись бесстрашные солнечные лазутчики, и в эти короткие минуты все оживало в забытых весной сумрачных парковых аллеях. Беспокойно звенели ручьи, сбегая по крутым склонам паркового вала к бормочущей талой воде небольшой городской речки. Хлопотливо горланили о чем-то важном грачи и горячо картавили голуби, прожорливо склевывая услужливо брошенные им хлебные крошки, а старые, стыдящиеся своей наготы, деревья приветливо качали солнцу заждавшимися одежд ветвями. Но, как не злобствовала зима, и не оттягивал свои дни агонизирующий снег, прячась в темных аллеях парка, ледяное могущество закончилось в одну ночь. Весна, подобно стыдливой девственнице сбросила свой халат и тихо вошла в старый парк. И к утру от былого владычества стужи остались лишь мутные зеркала многочисленных луж.
Земля со спринтерской скоростью пустилась наверстывать украденные у нее дни. Трава мягким зеленым, с желтыми шляпами одуванчиков, ковром покрыла парковые поляны. Известными только им тропами заспешили армады изумрудных букашек. В прозрачном весеннем воздухе повисли эскадры перелетных птиц и гомон строительных работ рухнул на ветки застывших в весеннем оцепенении деревьев. Многоголосый, никем не управляемый шум настраивающегося огромного оркестра с утра до поздних сумерек носился по парку, затихая, но не смолкая даже на короткую весеннюю ночь.
Ах это светлое, как улыбка любимой, и быстрое, как сама жизнь, чудо весны! Как упоительна она там, где долго свирепствует зима. Сколько раз встречая её, я не уставал удивляться, как много таится в ней такого, что заставляет душу забывать об убожестве нашей жизни. Сколько раз, задрав свою непутевую голову, смотрел я на весенние облака-миражи, что невесомые парят над просыпающейся землей. То замком заколдованным обернутся, то давно забытым лицом, то вдруг по-солдатски быстро сгустятся, нахмурятся и прольются скорыми, как детские слезы, дождями, а то проплывут себе мимо, закрыв лишь на минутку солнечный диск, подарив мне надежду на жизнь вечную и прекрасную.
Все жило и цвело той весной так, как будто от этого шумного гомона и мозаичного многоцветия зависело что-то очень архиважное в этом, забытом Богом и людьми, старом парке. Пожалуй только старый разлапистый клен, столько раз встречавший весну, равнодушно взирал с высоты своих веток на рождение нового мира, как-бы заранее предвосхищая его грустный финал. Но даже он, старый ворчун, чья родословная терялась где-то глубоко в недрах проснувшейся земли, был охвачен весенним волнением, свойственным всему живому на земле, независимо от возраста и глубины залегания корней. Сегодня он был просто старым деревом с нетерпением ожидающеим рождения новой листвы.
Стояло свеже-вымытое апрельское утро. На театрально розовеющем горизонте продирала глаза отдохнувшее за ночь солнце и, не нарушая сладкую дрему старого парка, по-хозяйски готовилось на долгий весенний день. Напуганный сюжетной линией утреннего сна неспокойно загорланил грач, разбудив спавшую на ветке кленовую почку. Впрочем, очень может статься, что сонный вскрик птицы был лишь знаком, символом в её пробуждающейся судьбе. Поди узнай, а может она и вовсе не спала сегодня, стиснутая своей тесной велюровой кофточкой, в предчувствии чего-то волшебного.
Солнечные пальцы, блуждая в зеленеющей кроне спящего дерева, наконец коснулись юной почки и с уверенностью опытного кавалера стали расстегивать застежки на её узкой блузке. Смущенная, опустила она глаза к земле, где в зеркале лежавшей под деревом лужи увидела себя одетой в нежно-зеленый бархатный камзол.
- Какая удивительная судьба, должно быть, ждет меня впереди, - подумал первый в этом году лист, глядя на свое волшебное преображение. Побежали, полные надежд и открытий, весенние дни. Вскоре уже все дерево оделось в молодую листву, так же, как и наш герой, верившую в свою исключительность. Беспечно и счастливо, что свойственно всякой молодости, росла новая крона, а вместе с ней взрослел и лист. Солнце давало им тепло, а заскорузлые грубые ветки - сладкий нектар. Виси и дрожи себе от восторга переполняющей тебя жизни. Но разве только для того, что бы болтаться на прочной ножке и переговариваться с птенцами живущими под твоей сенью ты был рожден? - спрашивал себя лист. Где же невероятная судьба, о которой ты мечтал на своем первом рассвете? И где, в конце концов, счастье и любовь - призрачные субстанции всякой живой жизни? Задавая себе эти вопросы кленовый мечтатель отчаянно вертелся на своем стебельке пытаясь найти среди невест своего рода то, что называется любовью, или, на худой конец, счастьем. Мелькали какие-то формы, линии, изломы и изгибы, но все это годилось лишь для романтического воздыхания и писания стишков в альбом, но никак не для всеобъемлющего чувства, ради которого можно шагнуть и под ураганный ветер, и вынести отчаянный зной. Тогда печальный созерцатель обратил свой взор на соседское дерево. В самой, на первой взгляд, нелепой встрече всегда таится ухмылка всесильной судьбы. Невзрачный листок чужого дерева, ни форм, ни окраски, но чувство которое вспыхнуло в душе нашего героя было настоящее - любовь, которая сделает жизнь такой, о которой он мечтал на том далеком рассвете.
Глупый влюбленный мечтатель, решивший тягаться с безжалостными законами природы и осуждающими взглядами "доброжелательной толпы"! На что ты замахнулся наивный дуралей? На гены и коды! На что обрек себя глупец? На сладкие, но недолговечные муки любви. Но когда любишь, разве есть сомнения и принимаются "веские" доказательства твоих заблуждений? Нет, нет и нет! Природа не признает колебаний в нашем выборе, она ищет только источник любви, да чувства, которые питаются своей неисчерпаемой сутью в желании бесконечного обладания любимым. Если бы было по другому, то мир давно бы превратился в безжизненную пустошь на вселенских просторах.
Стремительно летели дни, но их беззаботность стали нарушать странные для молодой листвы вещи. Так, вчера еще желтые головки нежных одуванчиков сегодня почему-то превратились в мохнатые седые шапки и ветер разнес их по парковым дорожкам. Листья видели как осыпали свои лепестки нарцисс и тюльпан и как по геройски стоя умирала сирень.
- Что происходит, почему они сохнут и осыпают свои прелестные лепестки, - обращала свои наивные вопросы молодая листва к замшелой старой ветке, на которой росла.
- Маленькие глупые листочки. Знайте же, что все в свое время вянет, превращается в ничто, и называется это смертью, - тяжело кряхтя объясняла им много повидавшая на своем веку ветка.
- Значит и мы умрем? - взволновано шелестели листья. - Но этого не может быть?!!! Мы такие молодые и красивые, дающие тень земле и воздух небу! Мы тоже умрем?! Нет, глупая ветка, этого не может быть, ты просто выжила из ума, - и, дрожа от смеха, они принимались потешаться над "глупой" старухой.
- Неужели это правда - все, что ты говоришь? - в тайне от других интересовался наш листок у замшелой прорицательницы.
- Да, мой маленький зеленый глупыш, придет время и ты обратишься в желтый мертвый лист и бесполезный отправишься пылится в чей-то гербарий, как живое напоминание обманчивой юности.
- Но это же такое счастье - умереть!, - взволновано говорил лист удивленной собеседнице. - Ведь тогда оторванный от дерева я смогу наконец встретится со своей любовью! Ведь она тоже умрет и упадет на землю? - с надеждой спрашивал у старухи любознательный лист.
- Умрет, конечно умрет. В этом мире, увы, нет ничего бесконечного, ибо в бессмертии нет жизни, - философски грустно прогудела мудрая наставница.
Лист поспешил рассказать об услышанном своей возлюбленной. Сколько же было радости и упований в этом казалось бы печально- драматическом открытии!
Печальном?
Но ведь не для наших героев. Они-то теперь точно знали, что несмотря на разделяющие их непреодолимые расстояния, на несовместимость их генных кодов, они непременно встретятся, одолев непобедимые законы мироздания. С этого дня жизнь приобрела смысл и цель, а также косые и осуждающие окрики благожелательной листвяной гурьбы.
- Ах какой красивый, но неумный лист, - судачили о нем отвергнутые невесты кленового рода, - вы только посмотрите, кого он выбрал себе в любимые, какой-то невзрачный листок, годный, только что для веника в общественной бане.
- Дурочка, - говорили ей смеясь доброхотные соседки,- и зачем ты только веришь этим шизофреническим сказкам сумасшедшего дуралея.
Млели в летней неге деревья, и в мареве грез беспечные листья не замечали, как стремительного несутся дни. Горькое отрезвление пришлось на еще по-летнему жаркий день, когда дремавший в зеленой кроне июльский ветер, вдруг проснулся, как будто вспомнив о чем-то важном, лениво скользнул по морщинистой ветке и ...
- Ах, что происходит!, - воскликнул первый обреченный в этом году лист и, медленно кружа, полетел в разверзшуюся перед ним бездну. И всем оставшимся листьям в миг открылась горькая, как опустевшее место погибшего, истина, которую с каждым новым днем подтверждали жестокие законы мироздания. И тогда, наконец осознав свой горький финал, одни с головой ринулись в жизненные искушения, какие только возможны в лиственном мире, другие - в придумывание всевозможных диет и форм защиты, от солнца, дождя и ветра. Ну, а третьи рванулись за стройные и надежные заборы философских идей. Но увы, все бессильно перед смертью, с невероятной легкостью рушащей и бетон высоко-технологических конструкций, и головокружительные научно-философские идеи. В доказательство этому вскоре уже весь парк стоял в немыслимой красоте лиственного увядания, шурша пестрой рваной косынкой обманувшей всех осени.
Преобразились и влюбленные листья. Искусница-осень украсила его зеленый камзол золотисто-желтыми эполетами, а её - бледно-желтым скромным сарафаном. Медленно тянулись холодные дни, давно уже вороватый осенний ветр обчистил наших героев, стянув с них багрянец галунов и желтизну ситца. Давным-давно уже многие их сородичи гнили в многочисленных кучах, раскиданных по дорожкам парка, а влюбленные листья по-прежнему висели качаясь в порывах осенней непогоды.
И снова, как много дней тому назад, стояло утро. На горьком рассветном небе, по-зимнему ежась, вставало холодное солнце. Все еще дремало в старом парке, не спал только осенний ветер - беспощадный хозяин парковых аллей. Он рухнул на ветки деревьев, где безжалостно сшиб очередную партию обреченных и, гнусаво завывая, понес их к спящей в зыбких сумерках земле. Когда заблудившееся в голых ветках старого дерева солнце разбудило дряхлого старика, все было кончено и на земле. Пришедший на утреннюю смену дворник, уже сгреб любовь кленового листа в одну большую безликую груду. Скорбно смотрел лист, как седой сгорбленный старик долго возился с отсыревшими спичками. Он видел, как не хотели разгораться мокрые от дождя листья, как едкий их дым, низко стелясь над землей, неторопливо подымался к безрадостному серому небу. То ли от дыма этого пожарища рухнувших иллюзий, то ли от жалости к себе, лист заплакал и бунтарские мысли зароились в его голове. Он роптал на свою судьбу, что так жестоко обошлась с ним и просил неумолимый рок побыстрей оторвать его от дерева и отнести туда, где тихо лежит его любовь. И все замерло в парке: и деревья, и кусты, и сухая трава, и даже бесчувственный палач-ветер стих, спрятавшись на дальних дорожках парка. Сочувственно скрипел ствол старого дерева, да узловатая ветка, на которой родился лист, утешала его. Но это листьям, веткам, людям свойственны понятия добра и зла. Природе они ни к чему, ибо её миссия заключена не в сострадании и сочувствии, а всего лишь в грубой и низкой слежке за нашим пребыванием в этом мире. Но листьям ли судить, как впрочем и людям, о неподвластных им законам бытия.
Ожил, притворившийся гуманистом, ветер и с новой силой ринулся на ветки деревьев. Легко и безболезненно отломалась, казавшаяся такой солидной и надежной, лиственная ножка. Долго кружился лист в каком-то призрачно-фантастическом танце осеннего дня, пока не упал в смрадно дымящуюся кучу. И, о чудо, он лег, как раз рядом с той, о которой мечтал всю свою жизнь и сразу прошли бунтарские мысли и на судьбу, и на того, кто жил выше самых высоких деревьев.
Неизвестно, сколько бы курился этот лиственный крематорий, если бы старый дворник, торопящийся скорей управиться со своей работой, не плеснул в костер какой-то бензиновой гадости. Разбуженным зверем заурчал огонь и косматое, как дворницкая борода, пламя взметнулось к вершинам сиротливо стоящих деревьев, унося разноцветные искры лиственных сердец, в неведомую им высь.
486
471