Почему-то захотелось воспоминаний... Светлых и тёплых... Немножко приправленных горечью... Захотелось.. Простите.. Это - настроение...
----------
......Почувствовать бы, как кулачки твои стучат в мою грудь.
Увидеть бы, как из глазок любимых течёт слеза горечи и счастья, а губки милые сжимаются в полосочку от боли и наслаждения. Схватить бы тебя за плечики, встряхнуть как следует, прижать к себе крепко-накрепко.. Голову твою к плечу прижать и говорить, говорить, говорить... Как люблю тебя, как дорога ты мне, как молюсь на каждую минутку, проведённую с тобой рядышком, как дышу тобой, как переполняюсь нежностью к тебе, как от твоего "Кирюшенька, любимый" текут по щекам слёзы, и непроизвольно рука сжимается в кулак, как хочется кричать на весь мир "Ну за что нам такое?? ну почему я так далеко, а ты так беззащитна??" Тихонечко облизывать твои мокрые щёчки, приглаживать волосики, тонуть во влажных глазках, поднять тебя на руки, отнести в НАШУ постель и подарить ночь любви и нежности, за всю эту разлуку, за всё, что тебе пришлось пережить без меня, за все те плохие и неприятные минуты обиды, что доставлял тебе, совершенно не желая того.
Милая моя, нежность ласковая... Ты же знаешь, что это всё скоро будет! Только дождись меня - ТЫ! А я уже сделаю всё, что зависит от меня: я приеду К ТЕБЕ!
Ничего мне не надо в этой жизни, только быть рядом с тобой. Всегда. Только заглядывать в твои глазки иногда и видеть любовь ко мне... Только приготовить тебе ужин... Только сесть возле твоих ножек и смотреть, как ты кушаешь, смотреть на тебя с любовью...
Ухаживать, любить, преклоняться, уважать: много ли это? Многого ли я прошу у Бога и воздастся ли мне это - не может знать никто. Но одно я знаю точно - МЫСЛЬ МАТЕРИАЛЬНА! Я желаю. Я хочу всем сердцем и всей душою. Я мечтаю быть всегда рядом с тобой.
Не думай о плохом. Мысль материальна. Не думай.
"Будет всё, как ты захочешь.. Только так, как хочешь ты" (с)
Будет. Давай поверим в это. Давай объединим твои усилия и мои желания и поступки. Давай загадаем и пусть будет нам.
Я всегда буду с тобой. Даже если меня не будет. Я буду всегда рядом..........
----------
....Мне не быть без тебя! Ты слышишь? Без тебя не летать, не дышать... Мне не жить без тебя... Напишут На надгробьи: " Уставший ждать".....
----------
.....Торопимся жить.. летим.. бежим.. И чего не живётся каждым днём? Да потому, что жизнь полноценной будет только тогда, когда мы будем вместе.. Когда захочется задержать и сфотографировать каждое мгновение...каждую секунду жизни...
А пока торопимся... летим... бежим..., не оглядываясь назад и думая только о том, что будет впереди...
Я люблю тебя... Я так давно не говорил тебе этого...
----------
......... Храни тебя Бог! От вечности и покаяния, от глупости и слов, иди смелее к свету, без промедления творя, ту доброту на свете и в мудрость верь не зря!
Зачерпни рукой родниковой воды и, войдя в чью-то жизнь - оглядись, посмотри. Только белые птицы над крышей и ТЫ! И не может быть лучше, и могли быть лишь МЫ!
Оставляя лишь след от седых облаков, ветер рвет и стремится куда-то взлететь. Я хочу в чудеса, я хочу в небеса! Я хочу вместе с ним до тебя долететь!
Говори, говори, говори... Мне. Опять. Улыбнись поскорей в одиночестве ночи. Как же сладко! О! Как ненавижу я ждать! Прикоснись. И еще... Пусть еще раз случится. Ты хочешь?......
----------
Вселенная... и в поцелуе Вечность... Вдохнуть тебя и больше не дышать... Глаза горят как в полумраке свечи, На воске плавится сознания печать...
----------
А это ты.... Помнишь??
----------
Здравствуй милый..(голос подрагивает, голова опущена вниз, в руках мнет какой-то листок)
Прости меня.. Я тебе тут письмо написала, но не успела отправить, как все испортилось: и я, и ты, и настроение у нас обоих.. дрожащими руками разворачивает листок, читает про себя несколько секунд, потом рвет его и отбрасывает. Садится в кресло, сцепляет руки в "замок", кладет их на колени и начинает говорить, глядя куда-то мимо)
Ты мне писал некогда о счастье.."Счастье - это когда тебя понимают". Было там и такое. Мне хочется добавить: и принимают и прощают. Счастье, это когда знаешь,что чтобы ты не сделал тебя ждут. Вообще, когда тебя ждет кто-то- это всегда Счастье. Ведь: "Никуда, никуда нельзя укрыться нам. Но откладывать жизнь никак нельзя. Никуда, никуда, но знай, что где-то там Кто-то ищет тебя среди дождя."
Счастье, это видеть как ты таешь под моими ладонями и любуешься мной. Счастье- это ощущение твоего взгляда, ласкающего мое лицо. Счастье- это понимание того, что ты очень не хочешь меня таскать за собой, но отказать себе в моем присутствии не можешь. Счастье- это получать твои письма и записочки со словами: "Мыша,я тебя люблю.." Счастье- это возможность ткнуться носом тебе в шею и тихо и жалобно произнести: "Мяв.."..а потом испугаться..
Был поцелуй - не поцелуй: так, нежных губ прикосновенье. но в ласковом объятьи рук мое оттаивало тело:
училось заново дышать, училось шевелить губами и мир вокруг распознавать так, будто бы оно - не камень...
----------
Воспоминания... Будоражат кровь... Охлаждают в жару... Греют в холод... Воспоминания...
Любовь - это голоса твёрдого дрожь, Рука, вдруг другую нашедшая руку, Любовь как родник из которого пьёшь Безумное счастье и сладкую муку.
Любовь - это в горле возникший комок, Слова, что никак с языка не сорвутся. Любовь - словно нежный живой лепесток, Который позволил к себе прикоснуться.
Любовь - это радость восторженных глаз, Любовь - это тот поцелуй,самый первый, Любовь - это смысл несказанных фраз, Бегущий волшебной истомой по нервам.
Любовь - словно чистого неба лазурь: Рукой не достанешь, душой не объемлешь, Но вот оно, рядом, глаза лишь зажмурь И ты полетишь, оттолкнув смело землю.
Любовь - это истина чутких сердец, Что бьются синхронно удар за ударом, Любовь - это золото узких колец, Три слова, звучащих не громко, но с жаром.
Любовь - это песни, стихи и цветы, Гармония красок, сияние света, Любовь - это трепет несмелой мечты. А впрочем, полюбишь - узнаешь что это.
Из нее течет мед И охотник птиц влет Бъет... бъет... бъет... И плывет стон, И за каплей капля в тон Выбивает звон У начала рек, Приподняв края век, Щурится человек. Уморив рать, Падает на кровать - Спать... спать... спать... И, примяв мох, Медленно, как бог, Умирает вздох...
Там, внутри, в глубине, Протяженность уходит, сжимается, Сливается с бесконечностью. И вот уже нет ничего - только шар, Беспредельный, невидимый, В котором чудовищной плотью, Пульсирует чернота. А в немыслимых далях, Одинокий, затерянный, Смотрит Мерцающий глаз - Догорает сердце костра.
Поезд судорожно испустил гудок и, постепенно набирая скорость, ухая полупустым плацкартным составом и заставляя чертыхаться разбуженных пассажиров, медленно двинулся со станции. Проводив взглядом едва ползущие вагоны, я опустил чемодан на заледенелый перрон, зевнул и постарался стряхнуть с себя сон. Черт бы побрал эту зимнюю практику в середине четвертого курса политехнического института! Это же надо именно мне, и именно в эту станицу Горелую! Да еще зимой, ночью и почти на месяц! Отгоняя мрачные мысли, я повернул голову. Вывеска на старом, облезшем - извините за выражение - здании вещала, что я действительно прибыл именно туда, куда послали меня судьба и комиссия энергетического факультета – на станции Горелой (чтоб она горела!). Я окинул взглядом полуразвалившиеся пристанционные строения, и мое внимание привлек указатель с надписью "Горелая - 2 км" и стрелкой, уныло смотрящей вверх. Поскольку некое подобие дороги на заснеженном холме действительно вело куда-то вверх за горизонт, я мысленно поблагодарил неизвестных, установивших указатель, и, подхватив чемодан, двинулся в путь. Интересно, как здесь по-поводу волков, подумал я, зябко поеживаясь. Кроме меня, ничего съестного на дороге не было. Снег скрипел под ногами, и этот скрип в моем уже распаленном мозгу отдавался хрустом разгрызаемых костей. Ноги сами понесли меня вперед. Волков не оказалось. То ли экология довела, то ли водилась тут дичь поинтереснее меня, во всяком случае я благополучно добрался до вершины холма и посмотрел вниз. Внизу, у подножья, невнятно светились огни станицы. Ощутив новый прилив сил, я начал бодро спускаться. Станичные хаты черными безглазыми копнами стояли передо мной. Найдя ближайшую со светящимися окнами, я подошел к ней и постучал. В окне показалось лицо какого-то мужика, и я попытался жестами объяснить ему, что мне нужно. Мужик отворил дверь, внимательно посмотрел на меня и, пробурчав что-то вроде "у нас раньше, когда поезд проходил и еврей голову из окна высовывал, так мы ее шашкой отрубали", неохотно показал мне, как пройти к председателю. Я кивнул и, провожаемый взглядом тяжелым от воспоминаний, направился к дому председателя. Я легко отыскал его и уже уверенно постучал. Дверь открылась. На пороге стоял бородатый мужик в исподнем, с папиросой в зубах. Я представился. Глаза председателя засветились радостью, которая, однако, слегка померкла, когда он услышал, что я всего-навсего студент прибывший для прохождения практики в ихнем автоматизированном коровнике. - Слушай, хлопец, - сказал председатель и посмотрел на часы, - время позднее. Идем я устрою тебя на ночь, а завтра посмотрим. Он исчез за дверью, а затем снова появился, но уже одетый - в бурке, сапогах, готовый не на словах, а на деле показать мне, в чем состоит романтика работы сельского электрика. В дом он меня так и не завел. - Давай пройдем, есть тут одна... - Он не договорил. Мы прошли и, миновав несколько домов, остановились у низкой покосившейся хаты с резными ставнями. Свой возглас "Кирилловна!" он подкрепил настойчивым стуком человека, который знает, что делает, а главное - где. Через минуту окно засветилось, и из-за двери послышалось: "Сичас, сичас!" Металлический скрежет отпираемой задвижки резанул по ушам - и дверь распахнулась. На пороге стояла Кирилловна, упершись тыльной стороной ладоней в бока. Надетый поверх ее невзрачной, но полупрозрачной сорочки кожух и накинутый наспех яркий цветастый платок зловеще дополняли черный цвет ее глаз . Пальцы босых ног перебирали деревянный, плохо выстроганный пол. - Ты шо, Данилыч, с глузду зъехал? Та ж ночь на дворе! Хто тут з тобою? - проворчала эта лет сорока, в самом соку женщина, стреляя в меня блестящими глазами. - Ну, ладно тебе, соня, - усмехнулся председатель. - Ночью самое время, - почему-то заметил он. - Давай, принимай гостя. Инжэнэра! - добавил он, разом повышая меня в должности и освобождая от доброго десятка экзаменов и защиты диплома. - Новый?! - засуетилась Кирилловна. - Та заходьте ж. Шо ж вы там стоите на дворе! - Она отодвинула в сторону свое крепкое и ладное тело, освобождая вход. - Не, я до тибя не ходец, - опять-таки непонятно заметил председатель. – Вот хлопца на ночь пристрой. И штоб был довольный, - он многозначительно усмехнулся. - Я пошел. Данилыч махнул рукой и потопал по рыхлому снегу, иногда оглядываясь и почесывая в затылке. - Ну, заходи, коли пришел - как там тебя, инжэнэр, - сказала Кирилловна, подталкивая меня в плечо и запирая дверь. Стук задвигаемой щеколды неприятно и в то же время как-то сладко отозвался в ушах. Я вошел и оказался в центре комнаты, которая могла быть и гостиной, и спальней, и кухней одновременно. На стене, над кухонным, как я догадался, столом висели два эмалированных таза с незатейливым цветным узором. Между ними, мерно размахивая маятником, тикали часы. Справа от меня стоял хромой на одну ногу стол, окруженный не менее инвалидные табуретки. У входной двери висел довольно-таки архаичный умывальник с металлическим стержнем. Я смотрел на него, как смотрели восточные дикари на римский водопровод. Побитый, покосившийся шкаф, с заплывшим, перекошенным по краю зеркалом дополнял интерьер. Зеркало отразило меня с чемоданом в руке. Да... Ну и видок у меня, подумал я, да еще при женщине. Женщина тем временем подошла к шкафу и отворила его. Мое изображение поехало в сторону, а затем вернулось, но уже вместе с хозяйкой, державшей в руках большое плюшевое одеяло, и поверх него отороченную кружевами подушку и простыню. Где же она здесь спит, подумал я... - ...а на печке, - сказала Даниловна, как бы прочитав мои мысли, и твердым, уверенным шагом направилась к какому-то выступу у кухонного стола. Этот выступ оказался печью - древней, видавшей виды, но свежевыбеленной , с темной пастью отвора над полом и белой кирпичной трубой, упиравшейся в потолок. К ней была приставлена стремянка, а сверху красным языком свисало пуховое стеганое одеяло, брошенное поверх циновки. - Давай, инжэнэр, располагайся, - пригласила Кирилловна, ловко влезая наверх и швыряя оттуда подушки, одеяла и еще что-то, освобождая место для чистого постельного белья. - Сейчас я тебе постелю. Женщина ловко раскидала простыню, устроила подушку и покрыла все это одеялом. - Со мной, конечно, теплей. - Она бросила на меня озорной взгляд, - да и так не околеешь. Вон яка печка горяча. Пойду спать к матери , а то люди ишо скажуть.., - добавила она, одергивая слегка задравшуюся сорочку и задом спускаясь с печки. - Спасибо, - не то с сожалением, не то с облегчением выдохнул я. - Спасибом сыт не будешь, - ответила шутница, уже сидя на табуретке и натягивая валенки. - Двери запрешь, инжэнэр, - добавила она, накидывая на плечи овечий полушубок. На столе неожиданно появился глек с молоком, миска вареной картошки в мундирах, два соленых огурца, шмат сала. - Может, выпить хочешь? - спросила она, придерживая обеими руками огромную наполовину опорожненную бутыль с какой-то мутноватой жидкостью. Я помотал головой. Вообще-то я не пью, а еще перед сном... Да и напиток не внушал доверия... Почему-то в памяти всплыла картина свадьбы в украинском селе: грубые руки, сжимающие стаканы с зеленоватой жидкостью, пьяные лица, крепкие рты вопящие "чоботы, чоботы, вы мои, наробылы клопоту вы мэни..." - Та ты, я бачу, нэпьющий, - удивилась Кирилловна, аккуратно устанавливая бутыль где-то за шкафом. - Молодець, дивки любить будуть, - она опять усмехнулась. Я продолжал стоять как вкопанный. - Ладно, виддыхай, - заключила женщина, затем, повозившись с задвижкой, открыла дверь и, глядя себе под ноги, спустилась с порога. Неожиданный порыв ветра с силой захлопнул за ней дверь, и я, выпустив наконец из рук свой чемодан, быстро шагнул к двери и задвинул щеколду. Моего имени она так и не спросила. Ладно, инжэнэр, так инжэнэр. Я глубоко вздохнул. Судя по ходикам, время было позднее даже для городского - половина двенадцатого. Не сожалея об, очевидно, упущенном сегодня и гадая, что же готовит мне день грядущий, я принялся раздеваться, швыряя как попало на ближайшую табуретку куртку, шапку, шарф, брюки и откусывая поочередно картошку, сало, огурец и хлеб. Я быстро насытился. С джентльменским набором - трусами, майкой и носками - я так и не расстался. Надавив на стержень умывальника и кое-как смочив кончик носа, я умылся. Спать хотелось дико - даже курить не стал. Глаза налились, как у Вия, и никакая нечисть не могла бы поднять мои отяжелевшие веки. Я быстро взобрался на жаркую, как огонь, печь, обеими руками врезал подушке и нырнул под одеяло. Благодать! - успел подумать я. После нескончаемой тряски в душном, грязном вагоне, вереницы каких-то станций, крикливого голоса проводницы я чувствовал такую дикую усталость, что на ум не шел даже похотливый взгляд моей ночной хозяйки. Сон мягкими, упругими волнами наваливался на меня и тянул туда, где снег не ассоциируется с хрустом костей, где вообще нет снега, а только пальмы, солнце, тепло, где нет производственной практики и мужиков с их вонючими воспоминаниями… В этом месте полагается написать "вдруг..." Пожалуйста...
Вдруг до моего отключающегося сознания долетел странный скрежет. Словно кот когтями по мебели. По деревяной. Новой. Глаза я, конечно, не открыл, а только уши, которые, как локаторы, повернулись на звук. Он шел как-будто от окна. Может, форточка, с надеждой подумал я. Звук повторился. На этот раз он был настойчивее и оказался стуком в окно. Мои не поднимаемые всеми чертями ада веки мгновенно поднялись, как люки шахт с ракетами "Земля-Воздух" перед пуском, освободив глаза, также готовые выйти на орбиту. Сна в них уже не было ни на грош. На фоне освещенного слабым лунным светом окна выделялась фигура стоявшего в нем мужчины. Он протягивал руку к форточке. По-видимому, именно последняя и издавала услышанный мною скрип. Рука тем временем нетерпеливо дернулась и, отчаявшись, нажала на форточку. Незапертая форточка легко отворилась. Со двора повеяло холодом, и - если уж начистоту - холодом повеяло от моего тела, которое, несмотря на жар печки, мгновенно пробрал ледяной озноб. Я одеревенел, и таким вот чурбаном продолжал , как посторонний, наблюдать за развитием событий. А события развивались следующим образом. Рука уверенно просунулась в форточку, захватила шпингалет, подняла его, и вслед за этим тело неизвестного подтянулось за как бы удлиняющейся рукой к нижнему шпингалету. Окно отворилось. Путь был свободен. Плотная фигура мужика ввалилась в хату. Наблюдая за всем этим, я перебирал в уме все ценное находящееся в моем чемодане. Кроме 10 рублей с копейками, пары ношеных носков и еще какого-то барахла, взять с меня было нечего (если не считать, конечно, затертого журнального варианта "Пикника на обочине", которые он, по понятным причинам, сейчас читать не собирался - не читать он сюда пришел). У моей квартирной хозяйки тоже взять вроде было нечего - разве что тазики эмалированные... Хотя... Неожиданная, но все проясняющая догадка пришла мне в голову. Вор никогда не стучится перед тем, как войти. А убийца?! - Убийца – тем более! Так что будем лежать спокойно. Может, нас и вовсе не заметят. Между тем ночной гость не терял времени. Деловито подойдя к столу и поковырявшись в остатках моего ужина, подцепил что-то (по-видимому, огурец - раздался хруст), тут же сплюнул, тихо выругался и начал раздеваться. Тут уж я испугался по-настоящему. Сохраняя полную неподвижность парлитика, я пытался предугадать его дальнейшие возможные действия. Этот джентельмен, по-видимому, и понятия не имел о джентльменском наборе - даже носки содрал с себя, поочередно подпрыгивая то на одной, то на другой ноге и усердно тряся своими заметными даже при лунном свете гениталиями. Сомнений не оставалось: он не обнаружил меня, а з н а л наверняка, что я (вернее, не я, а эта самая Кирилловна) на своем месте. Неторопливо закончив процедуру раздевания, мужик, тяжело дыша и в то же время стараясь скрыть это, влез на печку и, забравшись под одеяло возле меня, замер в предверьи прелюдии . И прелюдия началась. Он осторожно ткнул меня локтем в бок. Затем - о, бедные женщины! – проделал то же самое своей ногой. Оцепенение постороннего наблюдателя не только не покинуло меня, но даже усилилось. Представив себя абсолютно фригидным (или фригидной?), я уже почти с интересом стал ждать продолжения. Оно последовало незамедлительно. Очевидно, устав от бесплодных попыток разбудить мое бесплотное тело (или тело этой - как ее там?), мужик перешел в решительное наступление. Быстрым движением нащупав и обхватив пальцами запястье моей левой руки, он резко потянул ее, немного приподнял и затем плавно возложил на свои совершенно расслабленные гениталии. Да, подумал я, остроумное решение. И почему эти мужики такие наглые! Они уверены, что у них между ног - восьмое чудо света, и прикосновение к нему способно оживить самую падшую плоть самой падшей женщины. Полученная роль пришлась мне по вкусу, а комичность ситуации несколько вывела из состояния полного оцепенения. Злорадно ухмыляясь, я аналогичным движением обхватил пальцами - нет! не то, что вы подумали! - его правую руку и опустил ее себе на живот. Пальцы его сначала похотливо дернулись, затем возбужденно поползли вниз и, наконец, почти с неистовством набросились на то, что выдавало меня с головой. Рука замерла, изумленно потопталась на месте, снова замерла, как бы соображая, и, наконец, вздрогнув, быстро отдернулась. Моя рука была немедленно отброшена. Одеяло тоже. Раздалось не скрываемое на этот раз сопение и быстрое шлепанье босых пяток по стремянке. Повернув голову, я увидел, как, стараясь сохранить достоинство, мужик оделся со скоростью в два раза превышающей ту, которая положена любовнику, застигнутому мужем, и пулей вылетел почему-то в окно. Выждав несколько минут, я спустился вниз и, задыхаясь от смеха, высунулся на улицу. О где же ты, Ромео, мой любовник пылкий! Исчез, пропал во мгле ночной... Потом тщательно запер окно и повернул гвоздик в форточке - черт его знает сколько их там еще, у Кирилловны...
880
869