За стеной дождя Спи.. ты мой малыш За стеной дождя Голос мой услышь Там.. За спиной дождя В ночь уходит стон За спиной дождя Тень как приговор За углом стоит Плачет и молчит Там.. За спиной дождя Последний вздох застыл За спиной дождя В ладони ключ остыл И некуда идти.. И только дождь идет.. Вздыхая строит стены Из теней и слез…
Вердикт судьбы покрыт печатью, Оставив путь мне лишь один: Теперь не будет сладких вин,
Бокалов, льда, поднятых платьев... Огарок жизни холодеет, Густеет слезно парафин,
Порхает передсмертный сплин, Овеяв душу, кругом шеи... Стонать не время перед смертью, Точить топор и резать стрелы, А также круг чертить из мела - Вдыхая время, смерть начертит... Излом судеб в пересеченьи Лианой встречи заплетен:
Тобой в тот день был покорен, Отдал любовь на сохраненье... Чернее ночи мысли просыпались. Конец! И мой пресмертный взгляд Упал на мир, где выпил я твой яд,
Белый снег саваном лёгким Укрывает тропинки души, Но в бреду пурги опъянённой Ты меня хоронить не спеши!
Не спеши принести меня в жертву Нам отмеренных богом дней. Для меня ты был самым первым И не будет тебя родней!
Наша встреча - зима! Расставанье - зима Как превратность судьбы жестока И в беде - я одна, и в ночи - я одна, Подарила любовь мне полсрока.
Летним дождиком стонет вечер И смывает осколки с души И всевышний мне дарит встречу Ты меня хоронить не спеши!
Не спеши на звонок ответить, Что уже ты идёшь домой. Я в глаза твои не смотрела Столько долгих ночей и дней!
Целовала тебя - любила Руки гладила, плечи - было! В безысходности нет начала В отрешённости нет конца Мне любовь моя подсказала Под дождём попросить творца -
"Дай мне силы его не помнить Дай коснуться рукой в тиши - Нашу песню переисполнить." Ты меня хоронить не спеши!
Ангел тихо слетел на землю, Ведь назавтра родишься ты, Поцелуй с губ сорвался забытых. Ты меня хоронить не спеши!
Научи, как забыть то, что было. Расскажи мне, как дышишь ты? Как предать твоё сердце сумело? Ты меня хоронить не спеши!
НЕТ - ушёл, НЕТ - осталась... И вползает змеёй тоска Расстилает беды покрывало, Стелет скатерть неверья в меня, Наливает горечь в бокалы И со мной выпивает до дна.
Пьёт со мной за твоё здоровье! И становится горечь сладка. Она, глупая, вовсе не знала, Что твой бог защищает меня.
Он висит почти в изголовьи И твоими глазами глядит. Мы отметим с ним твой День рожденья! Бог и ангел твой нас сохранит!
Жара. плавится не только асфальт, мозги превратились в горячую лаву... в ней сгорают все мысли не успев даже сформироваться... Кругом застой. нет желаний... ничего нет... бесцельный взгляд бродит будто сам по себе... Открытая дверь. словно из неизвестности прошелестел легкий освежающий ветерок... И кратковременная прохлада принесла с собой облегчение... Жива.
Опять же… есть то, от чего просто нельзя взять и уйти. Все понимаю головой, но в душе… Есть определенные правила, установленные не мной или тобой, а так называемым "обществом". Расскажу… соберусь как-нибудь с мыслями и расскажу тебе все о своей жизни. Я уже неоднократно раскладывала ее на кусочки, из которых выстраивается определенный узор мозаики. У каждого свой, неповторимый, только цветовые гаммы повторяют друг друга. И иногда по ним проскакивают черные и белые полосы…
Что-то меня потянуло на грусть… Я так скучаю по тебе, что мне кажется все происходящее с нами и впрямь сказкой. "Сказка, рассказанная на ночь", "Страшная сказка", "Сказка со счастливым концом"… И еще много всяких сказок, что так часто захватывают своими событиями. Не хочу думать ни о чем, кроме хорошего...
Ночь. Экран. На экране - разлука, Встреча с голосом издалека. Не беда, не вина, не заслуга: На строку набегает строка. В черно-белые волны прибоя Брось записку-желанье - оно Может сбыться: шальное, любое! Но приникнуть, обнять - не дано. (c)
Опять подумала о твоих сказках, в которых ты мечтаешь о том, что будет в будущем. Я разучилась загадывать на будущее, боясь опять получить удар по голове жизненным ключом. Но как же легко слушать тебя, когда ты словно складываешь слова в историю, которая так явно встает перед глазами...
Мой желанный… Люблю тебя. Всего тебя. Мечтала ли я о таком вот счастье?.. Конечно, да… что скрывать. Мне всегда хотелось чего-то только своего. Такого радостного и светлого. Наверное, каждый мечтает об этом. Нам улыбнулась судьба и решила, что мы должны соединиться. (улыбаюсь) Наши фразы так часто дополняют друг друга, что иногда становится непонятным, кто же их произносит. И если бы не разные голоса, строчки на экране, можно подумать, что говорит один человек. Как это здорово, чувствовать единение.
Побитые жизнью, каждый по-своему… Мы обрели смысл. Еще много может вставать сложностей на нашем тернистом пути. Но мы должны, просто обязаны справиться. Иначе и не стоило начинать, я так считаю. А ты? Мы напоминаем мне две дощечки, что пустили в плавание, не определив конечного пути. Но их выловила из водоворота добрая рука жизни и связала в плот. И вот мы вместе…
Нельзя сказать, что они часто ругались. Но какое-то противостояние между ними было. Вероятно, Душа чувствовала свое превосходство и поэтому пыталось причинить боль Телу. Ее оскорбления заставляли Тело рыдать. Эти депрессии забирали у него силы. А что оно могло сделать Душе??? В нее нельзя кинуть камнем, нельзя испугать ночью в темном переходе. Приходилось все это терпеть...
Душа: "Что ты из себя представляешь??? Посмотри на себя!!! Ты поглощаешь пищу ради удовольствия и затем тебя тошнит от нее. Ты вливаешь в себя алкоголь, а потом не можешь контролировать свои действия! Мразь!!! Ненавижу тебя!!! А твои сексуальные желания!!! Мне все это противно... Ты сделало это работой для себя... обычным делом... Почему мне досталось именно такое Тело!!! За какие грехи???".
Тело: "Заткнись!!! Ты замолчишь когда-нибудь??? Я устало от твоих поучительных речей... Ночью ты не даешь мне спокойно выспаться... Утром отвлекаешь от работы... Займись делом!!! Или уходи из меня!!!"...
Душа: "Ого!!! Ничего себе??? Ты меня прогоняешь??? Я назло буду в тебе сидеть... Сделаю твое существование адом!!!".
Терпению Тела настал предел. Эти слова Души разбудили вулкан. Тело нажало кнопку активации мозгов. Мысли мухами начали биться об стекло сознания. И вот одна шальная мысль пробралась внутрь. Тело схватило мыло. Нет, не для того, чтобы помыть руки. Оно никогда не мыло их - не было привычки. А душа наоборот обрадовалась - подумала, что Тело наконец-то приобщилось к чистоте.
Потом Тело при помощи рук и пальцев выдернуло телефонный шнур. Словно змея в ладони скрутился телефонный монстр. Когда-то именно он помогал словам чужих людей пролазить в уши Тела. Но сейчас из него капала кровь... А телефон словно труп валялся на полу... Сейчас он утратил свою душу - теперь он стал лишь никому не нужной коробкой... Никто не будет гладить его по кнопкам нежными пальцами. Да, бывало, что и ему доставалось - когда кнопки вдавливали ему в мозг и криками наполняли его трубку... А может именно в этот самый момент какой-то звонок-самоубийца пытается пробиться в уже мертвый телефон...
Тело ногой пнуло телефон. Он молчал. Он разговаривал только тогда, когда нежность звонка наполняла его... когда оргазм заставлял его звонить, призывая к тому, что пора бы снять трубку. "Да, скоро я буду таким же пустым", - подумало Тело. Оно крепко привязало шнур одним концом к люстре. А на втором сделало петлю. Осторожно, пытаясь не задеть ушей, оно всунуло туда голову. Почему дрожь пробежала прямо к ногам??? Неужели, страх??? Нет... Пора покончить с наглой Душой... Ноги почувствовали пустоту. Шею затянуло до боли. Но почему душа чувствовала, что такая же петля затягивается на ней? "Нет!!! Тело, опомнись!!! Прости!!! Я исправлюсь!!! Не делай этого!!! Все бу...".
Слова внезапно оборвались. На полу валялся пустой телефон. На люстре висело пустое тело. Пустота начала заполнять всю квартиру...
И еще один очень хороший рассказик.. Автор тот же..
*БЫВАЛАЯ ЖЕНЩИНА*
Возможно, и в старости есть свои плюсы. Возможно… Но даже если отбросить рассуждения об отсутствии здоровья и денег, остаётся всё же отсутствие перспективы. А это грустно… Если, конечно, речь о бренной земной жизни, а не о высоких материях и вечном. Но старички бывают разные. Попадаются весьма прикольные, как считает студентка второго курса пединститута Томочка, которая подрабатывает в районной социальной службе, помогая пенсионерам. Деньги, конечно, небольшие, но и хлопот немного. Закрепили за ней двоих одиноких пенсионеров, которым она через день приносит из магазина продукты, иногда из аптеки лекарства, убирает раз в неделю в квартире, иной раз читает вслух газетку. Но больше всего нравится старичкам Томочка за умение слушать их рассказы и рассуждения, потому что нынче это у молодых редкость. А она думает так: «Конечно, работать с малышами – это одно, а с пожилыми – совсем другое. Они уже с ярмарки едут, сами осознают печальный этот факт, да изменить ничего не могут. Зато сколько же всего везут с этой ярмарки! И готовы делиться впечатлениями, показывать покупки, любовно перебирать каждую мелочь, такую важную для них, – только не будь безразличен…» И девушка эта – вовсе не какая-то «не от мира сего» барышня. Нормальная, весёлая - и поучиться, и на дискотеку сбегать успевает, и подработать малость пристроилась, ведь вдвоём с мамой живут, денег лишних нет. Жизнь её мчится быстро и озорно-весело, и парень у неё есть хороший, и про замуж думается, и всё ей интересно… Короче – нормальная девушка без комплексов и вредных привычек, как теперь говорят. Вот и со старичками сошлась душевно не из-за денег, а из сочувствия и доброй своей любознательности, а может ещё и в память о прабабушке, которую два года, как схоронили. С подшефным дедулей Борисом Андреичем, правда, не так доверительно у них беседы идут, как с Верой Фёдоровной. Он всё поучает и себя в пример ставит, но Томочка не обижается и не спорит с ним. А чего спорить? Он плохого и не говорит вовсе, бурчун просто, хочет поучить, жизнь свою подытожить, опыт передать, да вот некому. Слушает Томочка, да дело делает – окно моет, пыль протирает с немодной уже мебели, с разных коробочек-шкатулочек, оставшихся ещё от покойной его жены, салфеточки вязаные вытряхивает в окошко от пыли, книги на полках строит, газеты стопочками складывает на тумбочке возле кровати. Иногда вопрос подкинет, тему для разговора, а Андреич и рад, что спросили, бурчит, правда, на молодёжь, но это скорее для приличия, для поддержания имиджа, чем от вредности. Зато Вера Фёдоровна – та просто находка! Ох и задорная старушка, надо сказать… Маленькая, сухонькая, подвижная, только ходит с палочкой – спина болит. То непевает, то смеётся, то байки из жизни рассказывает, как будто сама себе слово дала – не сдаваться до последнего. И мудрая при этом глубокой такой женской мудростью, которой, очевидно, всё равно, какой век на дворе… По специальности конструктор женской одежды, кем только не работала за свою долгую жизнь. А как вышла на пенсию, зрение стало сдавать, пошла в детсад нянечкой, жизнь там, говорит, в самом начале, интересно с ними. Странно, но кажется она душой моложе многих сегодняшних юных, которым и жизнь не мила и интереса в ней никакого нет. Прожит день – и ладно. Томочка конечно не думает, что у Фёдоровны жизнь лёгкая была, потому она и весёлая. Да и в любом случае – чего тут веселиться, когда почти восемьдесят? Родни нет, и даже место на кладбище ею самой уже куплено, памятничек скромный стоит рядом с таким же мужниным, надпись на нём сделана, как надо, только дату смерти останется добавить. И за всё заплачено уже, чтобы хлопот с нею поменьше людям… Чему тут, казалось бы, радоваться? А она не унывает. «А какой смысл, - говорит, - отравлять последние денёчки себе и тоску нагонять на окружающих?» Вот женщина! Томочка от неё всегда с таким зарядом светлой бодрости выходит, какой не каждая молодёжная компания может дать человеку. И разговоры у них разные случаются. Надо сказать, что даже с мамой Томочка не про всё бы заговорила, та вечно занята, вечно бегом, вся в делах, в проблемах, да и «правильного» она такого советского воспитания… А вот с Фёдоровной как-то легко и просто о многом поговорить получается, хоть куда более «советская» бабулька… Наверное потому, что не берётся она никогда судить: это плохо, это хорошо, и учить: так делай, а так - никогда… И пальчиком не грозит, и последствиями не пугает. А выводы разные в умной голове сами прорастут, особенно если голове этой их не навязывать силой. Потому что Томочка по секрету и сама про себя знает: как начнут, бывало, в школе или ещё в детсаду «лечить» да воспитывать, то так и хочется всё наоборот сделать, даже ей, такой покладистой… Зачем? А просто так, из духа противоречия. А чтоб не давили на мозги. Тоже мне!… Вот и зашёл раз у них с Фёдоровной разговор ПРО ЭТО… С чего и начался, трудно вспомнить… Томочка вообще не любила людям в душу лезть с вопросами, да и когда из неё самой вытягивали клещами любопытные, тоже не любила. Потому и решила себе – если человек захочет, то при случае сам скажет, а не скажет – значит не хочет, значит и спрашивать незачем. Есть у каждого право на свои секреты, не в аквариуме ведь живём. Так и привыкла. Вот и с Фёдоровной не случалось пока как-то разговора о личном. А тут попросила она Томочку с антресолей хлам повытягивать, что сто лет там лежит. Дом старый, потолки высокие, до антресолей чтоб добраться, табуретку на стул пришлось водрузить. Фёдоровна палочку свою в сторону отставила и страхует внизу, табуретку за ножки держит… Смех один! Будто устоит, если Томочка со своими 60 кг рухнет… Но отговаривать её всё равно бесполезно, такая уж старушка попалась – не помогу, хоть постараюсь… Стоит себе где-то там внизу и покрикивает: «Тамрис! Кидай всё вниз! Яиц и хрусталя там быть не должно, я думаю». Тамрис – смешное имя, которым она называла свою юную собеседницу, когда была в особенно энергичном и боевом настроении. Вот и полетели вниз тряпки-коробки, пыльные пожелтевшие связки журналов «Огонёк», «Работница и крестьянка», «Новый мир», какие-то ботинки, кирзовые сапоги, погрызенная мышами офицерская шинель и даже старомодные коньки. Томочка только покрикивала с высоты: «Вы хоть, Фёдоровна, не вздумайте с места сдвинуться, раз уж Вас от табуретки не оторвать! Я кидаю всё направо, глядите, не шевелитесь, а то вас подпиской «Нового мира» за 66-й год как шибанёт - меня посадят… На что старушка снизу, откашливаясь от пыли, смеялась: «Вот тогда-то мне новый мир и откроется, наконец! Засиделась я в старом!» Когда Томочка спустилась с небес на землю и навела относительный порядок, следуя пожеланиям хозяйки, сели они попить чайку на кухне, с печёными яблоками и соломкой, которой Фёдоровна давно уже заменила хлеб – и не сохнет, и не плесневеет, и впрок можно купить, сладкая – к чаю, солёная – и к супу подойдёт, да и грызть её легче, чем сухарики. Такое вот ноу-хау. Пили и беседовали. Тут Фёдоровна вдруг и сказала как-то не в тему, поглядывая на аккуратно сложенные на полу старые журналы: «Ты, детка, как замуж выйдешь, одним ребёнком не ограничивайся. Один ребенок – слишком тонкая нить между прошлым и будущим…» Почему-то ничуть не смутившись, девушка ответила, что парень её тоже так думает, и что отец из него, пожалуй, хороший получится, только рано им пока детей-то заводить, выучиться бы, да на ноги малость подняться, уж больно ей надоело с детства копейки считать. Грустно это и унизительно, всё время знать, что ты бедный. «Конечно, ты ещё молодая, - сказала старушка, и всё у тебя впереди, только умной будь, к себе хорошо прислушивайся, ты добрая, плохого сама себе не посоветуешь.» Помолчали. Томочка даже не очень поняла, о чём это Фёдоровна. А та вдруг опять неожиданно, но просто и легко спрашивает: «Ты, детка, со своим парнем спишь?» «Да, бывает.» - сказала Томочка, удивившись тому, как прошелестело это слово в устах старушки. Необидно как-то, ненавязчиво. А потом вдруг засмеялась и подмигнув сказала: «Фёдоровна, какой тут сон! Для сна ночь нужна да покой. Не наш случай пока что». Фёдоровна тоже засмеялась. И рассыпались тут остатки какой-то недосказанности и легкой неловкости, и разговор пошёл себе дальше, как будто и не было у них разницы в целых шестьдесят лет. И поведала Томочке эта бывалая женщина, где с улыбкой, где с грустинкой, а где и со слезой невольной, о длинной своей жизни в том самом аспекте, когда спишь, но не уснёшь: «А я, лапушка ты моя, в первый раз спала со студентом. Весёлый такой был, кудрявый комсомолец-активист у нас на факультете, певун, гитарист… Закружил мне голову Егорушка дурманом, словно околдовал. И знала, что мораль наша это порицает, хоть и религию попрали, но так горели, так пылали оба, что ничего уже не могла с собой поделать… Егорушка… Счастье или горюшко? Потом спала раз с бритым наголо призывником, яростно, бессонно, ненасытно, как будто прощаясь навсегда. Давно это было… Лето было знойное, пот смешивался со слезами, стон с шёпотом, признания с обещаниями, ужас перед войной и смертью сплетался с ненасытной молодой жаждой жизни. Потом, в эвакуации, в госпитале – с молодым, но уже поседевшим лейтенантом, что попал к нам из другого госпиталя случайно по дороге на фронт, сопровождая группу раненых. И ночевал-то всего одну ночь. Да спать нам тогда тоже не пришлось… А после у меня дочка родилась, но это уже было под конец войны. И мечтала я, что жизнь сведёт нас с ним снова. Но если и нет, то после войны женщине и ребёнок подарком был, хоть и трудно очень было детишек женщинам поднимать. Скольких мужиков скосило… Дальше был у меня недолго отставной капитан с седыми усами. Смешно так он ими щекотал. Только после контузии голова у него подрагивала и руки, даже борщ из ложки проливался. Смущался, бедный, от этого очень. Так я придумала – борщ погуще варить, чтобы ему проще было. А в этом самом деле контузия помехой не оказалась. Да вот детей больше Бог не дал. Дочка подросла, выучилась и душу мне разорвала моя кровинушка – уехала за мужем своим аж на Кубу. Вот такое кино про интернациональную дружбу… А там родила мне внука, но приехать так и не смогла ни разу. Умерла там лапушка моя, утонула. И на могилку не могу сходить. А внучок что? Он маленьким осиротел. И по-русски не говорит, и я ему ни зачем, старуха древняя…» «А потом как Вы жили? Неужели одна?» - спросила Томочка. «Потом был у меня грустный и пьющий столяр, которого выгнали из его любимой партии и перекрыли все пути к образованию и росту за то, что он, хоть и не по своей воле, попал в плен на фронте. Да хорошо ещё, что только так отделался. Пел он хорошо, но голос его звучал очень надрывно и больно, всю душу переворачивал… Драться не дрался, слава Богу, а в любви был яростен, я даже пугалась порой. Бес просто, а не мужчина… А как утро – грустный опять, хмурый, на весь свет обиженный. И подруг моих не любил, и характер мой смешливый его тоже сердил. А после был пенсионер, тихий, верующий и непьющий. Всё Библию читал, много думал, мало говорил. Ночью обнимет меня, я уж и усну, день провертевшись, а он всё вздыхает – думает. А я и не обижалась. Тоже постарела, видно, буйную свою любовь выпила, допивала тихую, бабью… Схоронила я его двадцать лет назад. С тех пор и одна. Всё пытаюсь жизнь чем-то наполнить, чтобы с толком её дожить. Такой вот послужной список у меня, дорогуша…» Вздохнула Томочка. Промолчала опять по своей привычке не лезть в душу. Хотя, вопрос имела. «Ну, спрашивай уж, голуба, вижу, что хочешь!» – сказала Фёдоровна улыбнувшись, но явно устав от воспоминаний и от такого длинного монолога… «Скажите… Скажите, а почему Вы с ними тогда расставались с каждым, ведь, вроде, и неплохо всё шло, и любили же их? Они Вам изменяли?» - решилась Томочка, удивлённая такой бурной биографией обычной старушки. «Да нет, вроде, - сказала старушка устало, - Жизнь нас изменяла… Пойду-ка я прилягу. А ты, если хочешь, возьми вон на холодильнике альбом с фотографиями и погляди. Разбередили мне душу все эти антресольные воспоминания.» Взяла палочку и пошла в комнату. Задёрнула шторы. Скрипнул диван. Стало тихо. А девушка потянулась за альбомом, положила его перед собой на стол, отодвинув ладошкой крошки от соломки в сторону, и прочла всю эту историю ещё раз. Только с картинками. И с первой до последней страницы смотрели на неё одни и те же мужские глаза, всё одни и те же… Изменяла их жизнь, да в главном не изменила… Любящими были глаза Егорушки на всех фотографиях…
Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Бесплатный секс бывает только по любви. Мне говорить на эту тему здесь неловко… Но жизнь проучит, ведь на то и «С’est la vie!»
О, как нам сладки «на халяву» пирожочки! Будь они с хреном или с перцем – не кляни! А кружка пива надурняк, «за так» у бочки, Иль конь дарёный, разжевавший жизни дни?…
Как мы клюём на дармовщину, уповая, Что добрый Боженька послал нам сей сюрприз! Но вскоре локти мы старательно кусаем, Летя задаром кувырком с Монблана вниз…
Последним патроном последней обоймы Разорваны вены и порваны проймы. На кителе чувства блестят эполеты. Погибло искусство и кончилось лето.
Рассеялись ветром, рассыпались пеплом, Осиновым летом, невидимым светом. И сложно смеяться над сложностью чувства. Но снова отдаться на милость искусства.
И порваны стропы, и стоптаны ноги. И летние тропы - уже как дороги. Которые ждут нас уже у порога. Пройдут по пригорку шаги наши строго.
И эхо их ветром уйдет под осины Осенним обетом и заревом синим. Огнем наших чувств и шорохом страсти. Огнем ярких молний на фоне ненастья.
И громом небес разорвет на кусочки Всю серость небес и неровные строчки. И шумом дождя нам напомнит устало Все то, что прошло и чего уже мало.
Да, кто сказал что так нельзя писать?! А если строчки прыгают сквозь слезы??? И рифма подлая плясать Идет в припрыжку через грезы... И в горле комом боль застыла И в слабости себе самой Нет сил уж признаваться... Что глаз твоих сиянье позабыла... Лишь образ не перестает в ночи являться Развеивая сон... И рыщут пальцы под подушкой Ища разорванный листок Что б поделиться как с подружкой Рифмуя чувства между строк И кто сказал, что ТАК нельзя писать... Я изливаюсь как умею Стыжусь, леплю ошибки и краснею, Но правил не желаю признавать!
937
928