Вероятно, тогда (тогда!:) Бурный Поток не воспринял "стрелялок" и "пугалок". Первые звуки воображаемых выстрелов нарушили тихое журчание мирного и созидательного течения Тишины.
Поток лавировал-лавировал, огибая образы разрушения, а затем, устав бессмысленно бороться с надуманными препятствиями, сменил русло, уйдя в Землю или в Небо, чтобы набраться живительной энергии.
Вот и сейчас Поток находится где-то ТАМ в ожидании, когда его призовут, чтобы, вырвавшись на поверхность или спустившись с небес, с удовольствием расплескать далеко вокруг свои светлые, добрые и творческие волны.
Как и много лет тому назад, Натан Львович трясся на продавленном сидении рядом с Полковником. Зловредная пружина терзала нежный адвокатский зад, но Гальский сидел прямо, не шевелясь, как старый индейский вождь. Как и тогда, старенькая "Шестерка" неслась по сумрачным улицам, нахально обгоняя гордые иномарки. Правда, в тот далекий осенний вечер они мчались на "МОсквиче", было меньше машин, и они были молоды...
Толик сидел, сжавшись на заднем сидении. Иногда, на поворотах, его кидало к Полковнику, и он вздрагивал, обжигаясь плечом, взглядывал виновато в зеркало заднего вида и упирался в стеклянную белизну страных, немигающих глаз.
Пропетляв в Черёмушках, остановились в темном дворе, заселенном черными скелетами лип. Молча пошли маленьким военным отрядом. Впереди полковник, пружинисто. За ним, загребая мокрые листья, Гальский. Замыкающим, шофер, правая рука в кармане, дым "Беломора" в затылок Толику.
Подошли к обитой железным листом двери. Рядом окно за решеткой. Облезлая табличка: "Красный Уголок. ЖЭК№...". Полковник погремел ключами. Ржавый скрип царапнул перепонки. Из темноты пахнуло мышами и сыростью. Жесткими пальцами подтолкнул Толика в спину. Водитель остался снаружи, мерцая огоньком папиросы.
Тусклый свет засиженной мухами лампочки проявил неровные зеленые стены, угловатый учительский стул и армейский табурет, разделенные мерзкого цвета канцелярским столом с исцарапанной поверхностью. Заполошно шарахнулись по углам тараканы. Окно закрывал фанерный щит, обтянутый выцветшим, бурым сукном. От щита силилась отклеиться заскорузлая полоска ватмана с надписью: "Доска Социалистического Соревнования". Темные квадратики напоминали о, незаслуженно забытых, славных победителях этого самого соревнования. Только одна пожелтевшая фотография, с надписью: "Слесарь-сантехник участка №3 Силаев", упрямо вцепилась в линялое сукно.
Полковник молча уселся на стул, кивнул на табурет. Разглядывал Гальского долго, прищурясь, будто решая, какую мучительную смерть подобрать для него. Толик, томясь на краю табурета, уставился на чванливое лицо сантехника, полузадушенного, одолженным ради случая, галстуком. Завидовал. Никто, никогда его не обидит, не увезет в темном багажнике в кошмарный сон. От жалости к себе, защипало в глазах.
"Ну что, Натан Львович...Рассказывайте" - вдруг произнес Полковник бледным, треснутым голосом.
Толик вздрогнул. Не сразу вспомнил, что Натан Львович - это он и есть.
Полковник подошел к ржавой раковине в углу. Налил в захватанный стакан желтоватой воды. Протянул в лицо Гальскому. Толик, ушибив о граненый край губу, выпил жадно.
"Все!" - улыбнулся светло паренек. "Все, что считаете необходимым сообщить"... Полковник присел на край стола, уставился в глаза Натана Львовича белыми стекляшками.
Спеша, давясь словами, Толик вывалил все о своей неприглядной деятельности на поприще фарцы, имена, адреса и расценки всех, кого знал. Робко попытался намекнуть, что он честный вообше-то парень, комсомолец, будущий юрист, попал просто под дурное влияние...Рассказал про всех знакомых иностранцев, с которыми дела вел, лишь надеясь разоблачить, при случае, пару агентов вражеских спецслужб, чтобы вернуть честное имя. Он давно хотел прийти сам, рассказать все, что знает, просто не собрал еще достаточно сведений...
Полковник оборвал зло: "Кончай бодягу, говори по существу!"
Толик извинился и принялся вдохновенно сдавать знакомых путан, скупщиков валюты, барыг, катал и даже, понизив голос до шепота, пару продажных ментов и конторщиков.
Парень зевнул.
"Ну, ну...Больше нечего сообщить?"
Минуту поморщив лоб, и пошевелив бровями над бегающими глазками, Гальский заложил всю знакомую подпольную групу молодых сионистов в полном составе. Четко, как на пионерском сборе, продиктовал хитрые имена и фамилии, адреса квартир, на которых тайно учили иврит и даже планировали угон самолета в Израиль.
Как ни странно, полковник вовсе не оживился, а, напротив, вконец заскучав, вытащил вдруг складной нож и этим сверкающим ножом принялся баловаться, щелкать, ковырять крышку стола...
Не сводя глаз со страшного лезвия, Натан Львович вспомнил школьного друга, который распечатал на институтском ксероксе "Один день Ивана Денисыча". Сверток с текстом хранит дома, на антресолях, в коробке от пылесоса "Вихрь", среди старых журналов "Юность".
"Это все интересно...но не мне!" - разлепил губы Полковник.
"Так я же...я больше не знаю, что рассказать...Правда!...Клянусь!"
295