Капитана в тот день называли на ты, Шкипер с юнгой сравнялись в талантах; Распрямляя хребты и срывая бинты, Бесновались матросы на вантах.
…. Двери наших мозгов …. Посрывало с петель …. В миражи берегов, …. В покрывала земель,
…. Этих обетованных, желанных – …. И колумбовых, и магеланных.
…. Только мне берегов …. Не видать и земель – …. С хода в девять узлов …. Сел по горло на мель! …. А у всех молодцов – …. Благородная цель… …. И в конце-то концов – …. Я ведь сам сел на мель.
И ушли корабли мои братья, мой флот, – Кто чувствительней – брызги сглотнули. Без меня продолжался великий поход, На меня ж парусами махнули.
…. И погоду и случай …. Безбожно кляня, …. Мои пасынки кучей …. Бросали меня.
…. Вот со шлюпок два залпа – и ладно! – …. От Колумба и от Магеланна.
…. Я пью пену – волна …. Не доходит до рта, …. И от палуб до дна …. Обнажились борта, …. А бока мои грязны – …. Таи не таи, – …. Так любуйтесь на язвы …. И раны мои!
Вот дыра у ребра – это след от ядра, Вот рубцы от тарана, и даже Видно шрамы от крючьев – какой-то пират Мне хребет перебил в абордаже.
…. Киль – как старый неровный …. Гитаровый гриф: …. Это брюхо вспорол мне …. Коралловый риф.
…. Задыхаюсь, гнию – так бывает: …. И просоленное загнивает.
…. Ветры кровь мою пьют …. И сквозь щели снуют …. Прямо с бака на ют, – …. Меня ветры добьют: …. Я под ними стою …. От утра до утра, – …. Гвозди в душу мою …. Забивают ветра.
И гулякой шальным всё швыряют вверх дном Эти ветры – незванные гости, – Захлебнуться бы им в моих трюмах вином Или – с мели сорвать меня в злости!
…. Я уверовал в это, …. Как загнанный зверь, …. Но не злобные ветры …. Нужны мне теперь.
…. Будет чудо восьмое – …. И добрый прибой …. Моё тело омоет …. Живою водой, …. Моря божья роса …. С меня снимет табу – …. Вздует мне паруса, …. Будто жилы на любу.
Догоню я своих, догоню и прощу Позабывшую помнить армаду. И команду свою я обратно пущу: Я ведь зла не держу на команду.
…. Только, кажется, нет …. Больше места в строю. …. Плохо шутишь, корвет, …. Потеснись, – раскрою'!
…. Как же так – я ваш брат, …. Я ушёл от беды… …. Полевее, фрегат, – …. Всем нам хватит воды!
…. До чего ж вы дошли: …. Значит, что – мне уйти?! …. Если был на мели – …. Дальше нету пути?! …. Разомкните ряды, …. Всё же мы – корабли, – …. Всем нам хватит воды, …. Всем нам хватит земли,
Этой обетованной, желанной – И колумбовой, и магеланной!
Сколько лет нам, Господь?.. Век за веком с тобой мы стареем... Помню, как на рассвете, на въезде в Иерусалим, Я беседовал долго со странствующим иудеем, А потом оказалось — беседовал с Богом самим.
Это было давно — я тогда был подростком безусым, Был простым пастухом и овец по нагориям пас, И таким мне казалось прекрасным лицо Иисуса, Что не мог отвести от него я восторженных глаз.
А потом до меня доходили тревожные вести, Что распят мой Господь, обучавший весь мир доброте, Но из мертвых воскрес — и опять во вселенной мы вместе, Те же камни и тропы, и овцы на взгорьях всё те.
Вот и стали мы оба с тобой, мой Господь, стариками, Мы познали судьбу, мы в гробу побывали не раз И устало садимся на тот же пастушеский камень, И с тебя не свожу я, как прежде, восторженных глаз.
Слепой 1 Зрачок слепца мутней воды стоячей, Он пылью и листвой запорошен, На роговице, грубой и незрячей, Вращающийся диск отображен. Кончался день, багровый и горячий, И солнце покидало небосклон. По городу, на каждом перекрестке, На всех углах шушукались подростки.
2 Шумел бульвар, и толкотня росла, Как в час прибоя волны океана, Но в этом шуме музыка была - Далекий перелет аэроплана. Тогда часы, лишенные стекла, Слепец, очнувшись, вынул из кармана, Вздохнул, ощупал стрелки, прямо в гул Направил палку и вперед шагнул.
3 Любой пригорок для слепца примета. Он шел сквозь шу-шу-шу и бу-бу-бу И чувствовал прикосновенья света, Как музыканты чувствуют судьбу........
Осенний вечер в скромном городке, Гордящемся присутствием на карте (топограф был, наверное, в азарте иль с дочкою судьи накоротке).
Уставшее от собственных причуд, Пространство как бы скидывает бремя величья, ограничиваясь тут чертами Главной улицы; а Время взирает с неким холодом в кости на циферблат колониальной лавки, в чьих недрах все, что мог произвести наш мир: от телескопа до булавки.
Здесь есть кино, салуны, за углом одно кафе с опущенною шторой, кирпичный банк с распластанным орлом и церковь, о наличии которой и ею расставляемых сетей, когда б не рядом с почтой, позабыли. И если б здесь не делали детей, то пастор бы крестил автомобили.
Здесь буйствуют кузнечики в тиши. В шесть вечера, как вследствии атомной войны, уже не встретишь ни души. Луна вплывает, вписываясь в темный квадрат окна, что твой Экклезиаст. Лишь изредка несущийся куда-то шикарный бьюик фарами обдаст фигуру Неизвестного Солдата.
Здесь снится вам не женщина в трико, а собственный ваш адрес на конверте. Здесь утром, видя скисшим молоко, молочник узнает о вашей смерти. Здесь можно жить, забыв про календарь, глотать свой бром, не выходить наружу и в зеркало глядеться, как фонарь глядится в высыхающую лужу. 1972
Сочинения Иосифа Бродского. Пушкинский фонд. Санкт-Петербург, 1992.
Я всегда твердил, что судьба - игра. Что зачем нам рыба, раз есть икра. Что готический стиль победит, как школа, как способность торчать, избежав укола. Я сижу у окна. За окном осина. Я любил немногих. Однако - сильно.
Я считал, что лес - только часть полена. Что зачем вся дева, если есть колено. Что, устав от поднятой веком пыли, русский глаз отдохнёт на эстонском шпиле. Я сижу у окна. Я помыл посуду. Я был счастлив здесь, и уже не буду.
Я писал, что в лампочке - ужас пола. Что любовь, как акт, лишина глагола. Что не знал Эвклид, что сходя на конус, вещь обретает не ноль, но Хронос. Я сижу у окна. Вспоминаю юность. Улыбнусь порою, порой отплюнусь.
Я сказал, что лист разрушает почку. И что семя, упавши в дурную почву, не дает побега; что луг с поляной есть пример рукоблудья, в Природе данный. Я сижу у окна, обхватив колени, в обществе собственной грузной тени.
Моя песня была лишина мотива, но зато её хором не спеть. Не диво, что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладёт на плечи. Я сижу в темноте; как скорый, море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли, и дням грядущим я дарю их, как опыт борьбы с удушьем. Я сижу в темноте. И она не хуже в комнате, чем темнота снаружи.
Я не то что схожу с ума, но устал за лето. За рубашкой в комод полезешь, и день потерян. Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это — города, человеков, но для начала зелень. Стану спать не раздевшись или читать с любого места чужую книгу, покамест остатки года, как собака, сбежавшая от слепого, переходят в положенном месте асфальт. Свобода — это когда забываешь отчество у тирана, а слюна во рту слаще халвы Шираза, и, хотя твой мозг перекручен, как рог барана, ничего не каплет из голубого глаза.
Слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение, над сумеречными деревьями звенящие, звенящие голоса. в сумеречном воздухе пропадающие, затихающие постепенно, в сумеречном воздухе исчезающие небеса.
блестящие нити дождя переплетаются среди деревьев и негромко шумят, и негромко шумят в белесой траве, слышишь ли ты голоса, видишь ли ты волосы с красными гребнями, маленькие ладони, поднятые к мокрой листве.
"проплывают облака, проплывают облака и гаснут..." -- это дети поют и поют, черные ветви шумят, голоса взлетают между листьев, между стволов неясных, в сумеречном воздухе их не обнять, не вернуть назад.
только мокрые листья летят на ветру, спешат в рощи, улетают,словно слышат издали какой-то осенний зов, "проплывают облака..." -- это дети поют ночью, ночью, от травы до вершин все -- биение, все -- дрожание голосов.
проплывают облака, это жизнь проплывает, проходит. привыкай, привыкай, это смерть мы в себе несем, среди черных ветвей облака с голосами, с любовью... "проплывают облака..." -- это дети поют обо всем.
слышишь ли, слышишь ли ты в роще детское пение, блестящие нити дождя переплетаются, звенящие голоса, возле узких вершин в новых сумерках на мгновение видишь сызнова, видишь сызнова угасающие небеса.
проплывают облака, проплывают, проплывают, проплывают над рощей, где-то льется вода, только плакать и петь, вдоль осенних оград, все рыдать и рыдать, и смотреть все вверх, быть ребенком ночью, и смотреть все вверх, только плакать и петь, и не знать утрат.
где-то льется вода, вдоль осенних оград, вдоль деревьев неясных, в новых сумерках пенье, только плакать и петь, только листья сложить. что-то выше нас, что-то выше нас проплывает и гаснет, только плакать и петь, только плакать и петь, только жить.
Ну вот, исчезла дрожь в руках, ….. Теперь – наверх! Ну вот, сорвался в пропасть страх ….. Навек, навек, – Для остановки нет причин – ….. Иду, скользя… И в мире нет таких вершин, ….. Что взять нельзя!
Среди нехоженых путей ….. Один – пусть мой, Среди невзятых рубежей ….. Один – за мной! А имена тех, кто здесь лёг, ….. Снега таят… Среди непройденных дорог ….. Одна – моя!
Здесь голубым сияньем льдов ….. Весь склон облит, И тайну чьих-нибудь следов ….. Гранит хранит… И я гляжу в свою мечту ….. Поверх голов И свято верю в чистоту ….. Снегов и слов!
И пусть пройдёт немалый срок – ….. Мне не забыть, Что здесь сомнения я смог ….. В себе убить. В тот день шептала мне вода: ….. Удач – всегда!.. А день… какой был день тогда? ….. Ах да – среда!.. ……………………
1969 Высоцкий В. С.
(сору) стр. 252, «ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ. СОЧИНЕНИЯ. ТОМ ПЕРВЫЙ. ПЕСНИ» МОСКВА «ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА» 1991 ББК 84Р7, ISBN 5-280-02361-2 (T. I), ISBN 5-280-02360-4 …В 93
…4702010202-352 В --------------------- без обявл. ….. 028(01)-91 Предисловие C. В. ВЫСОЦКОГО Составление, подготовка и комментарии А. Е. КРЫЛОВА Оформление художника М. М. ЗЛАТКОВСКОГО
Иногда мне кажется, что я гвоздь, Из миров погибших незваный гость, Не из Трои и не с Голгофы, А простой, из стенки, не обессудь, Уцелевший после какой-нибудь Окончательной катастрофы.
В новом мире, где никаких гвоздей, Где гуляют толпы недолюдей По руинам, кучам и лужам, Раскопав обломки былых пород, Однорукий мальчик меня берет – И не знает, зачем я нужен.
Иногда я боюсь, что ты -- микроскоп, Позабытый между звериных троп На прогалине неприметной, Окруженный лесом со всех сторон Инструмент давно улетевшей вон Экспедиции межпланетной.
Вся твоя компания – хвощ и злак. Населенье джунглей не знает, как Обращаются с микроскопом. Позабавить думая свой народ, Одноглазый мальчик тебя берет И глядит на тебя циклопом.
Мы с тобою пленники смутных лет: Ни простых, ни сложных предметов нет. Бурый слой, от оста до веста. Для моей негнущейся прямоты И для хитрой тайны, что знаешь ты, Одинаково нету места.
Хорошо б состариться поскорей, Чем гадать о празднествах дикарей По прихлопам их и притопам, А потом с тоски залезать в кровать И всю ночь друг друга в нее вбивать, Забивать, как гвоздь микроскопом.
Ползет-не ползет строчка, плохо идут дела. Была у меня дочка, тонкая, как стрела. Ходила за мной следом, касалась меня плечом. Училась будить лето, учила смеяться пчел. Ноябрь дождем вертит, взбирается в рукава. Прозрачная, как ветер. Певучая, как трава. Я пробовал жить вечно - не выдержал, не могу. Была у меня свечка - елочка на снегу. Который там час? Точно не знаю, стрелки в нуле. Была у меня дочка - лучшая на земле. На улице мрак - пес с ним, проветрюсь под злой водой. Училась писать песни и плакать над ерундой. И мне не ходить в парках, судьбе чужой - не мешать. Кормила синиц в парках, вязала лохматый шарф. Жизнь выскочила внезапно, как сердце из-под ребра. От озера шел запах меда и серебра. За зиму весна платит, у мира новый виток. Я дочке купил платья, два платья разных цветов. Всё, так как она просила и счастью цена - пятак. Белое - чтоб носила и черное - просто так. Оставил возле подушки: проснешься - и надевай. А сам зевнул благодушно и лег себе на диван. Вот только слезы глотаю, и ломит в висках тоска, ушла моя золотая, а мог бы не отпускать. Не буквы - одни точки, часок почитал - слег. Была у меня дочка, девочка, мотылек. Так прыгнешь с кочки на кочку и свалишься в никуда. Сиреневый колокольчик, березовая вода. Теперь что ни день - вечер, слова - всё равно не те. Была у меня свечка, искорка в темноте. Растаять в песке снежном, заснуть, уйти, не глядеть. Осталась со мной нежность - куда мне ее деть? Остались со мной краски - тьма неба, белая пыль. Исчезла моя сказка, начав для себя быль. Давно уже пилигримы отправились петь на юг. Она ведь идет мимо - а я и не узнаю. На улице минус тридцать, ни слова не говоря, не дочка моя - царица несет на руках царя. Царица - вязаный свитер, царица - гордая стать. Я рядом бегу - свитой и пробую не отстать. Обрывки души - сшей-ка, последний - смотри - шанс: на толстой царевой шейке лохматый смешной шарф. Царь спящий, как черепаха, закутанный, шерстяной. Мне кажется, снег пахнет нагретой солнцем стеной.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
… Сначала было Слово печали и тоски, … Рождалась в муках творчества планета, – … Рвались от суши в никуда огромные куски … И островами становились где-то.
И, странствуя по свету без фрахта и без флага Сквозь миллионолетья, эпохи и века, Менял свой образ остров, отшельник и бродяга, Но сохранял природу и дух материка.
… Сначала было Слово, н окончились слова, … Уже матросы Землю населяли, – … И ринулись они по сходням вверх на острова, … Для красоты назвав их кораблями.
Но цепко держит берег – надёжней мёртвой хватки, – И острова вернутся назад наверняка. На них царят морские – особые порядки, На них хранят законы и честь материка.
… Простит ли нас наука за эту параллель, … За вольность в толковании теорий, – … Но если уж сначала было слово на Земле, … То это, безусловно, – слово «море»!
………………… 1974
В. С. Высоцкий …………..…… ……………. …………
P.S.
СловО МорЕ love more MORE море more а море a more МОРЕ AMORE
Когда порой великих вспоминаю, Я восхищен собой в такие дни, С великими себя сопоставляя. О, как похожи мы! - Я и они. Имею слабость я, как Берне, к бутыли. Как Аристотель - знаю вкус ногтей. Как у Шекспира - знание латыни. Высокомерен - словно Теккерей. Как Байрон, жажду славы непременно. Злораден, словно Поп (но для добра!). Вздыхаю, как Петрарка, о сиренах. Как Мильтона, меня гнетет хандра. Кого ни взять - похожие найдутся Черты со всеми. Почерк мой точь-в-точь Такой же, как у Чосера. Из блюдца, Как Джонсон, кофе пить и я не прочь. Как Свинборн, я поныне с нянькой дружен. Я, как Вийон - беспечный дебитор. Мечтаю, словно Колридж, только хуже. Играю в кости - Марло, Христофор. Приметами всех гениев напичкан, Я полон самых радужных надежд. В одном я только человек обычный - Свои стихи пишу, как Огден Нэш.
НАМ ЕЩЕ РАНО, НЕ ПРАВДА ЛИ? ИЛИ СКОРЕЙ, МЫ УЖЕ ОПОЗДАЛИ!
Одни люди отправляются на вокзал за час до отхода поезда, хотя им пройти всего ничего. Другие смотрят на них при этом как на отвратительное существо И утверждают, что им вполне достаточно пяти минут, и выходят минутой позже, не сомневаясь, что еще успеют купить билет. А первые смотрят на них при этом так, как будто у них мозговой рахит, а все их рассуждения - наивный бред. Одни люди, если у них есть билеты на вечерний спектакль, наскоро перекусывают в шесть и выскакивают из дома без промедления. А один мой знакомый обычно являлся на вечерний концерт к последнему акту дневного представления. Другие в восемь часов только приступают к ужину, на который было бы не стыдно пригласить вельможу, И цинично считают, что занавес спектакля, начинающегося в восемь тридцать, раньше восьми сорока подняться не может. Единственное, что первые, сидящие в зале жидания, как на иголках, понять не в состоянии,- Это несправедливость судьбы, позволяющей всегда опаздывающим вторым попадать на свое место даже после сигнала отправления, то есть как они и рассчитывали заранее. В свою очередь вторые, натыкаясь на ноги первых, в тот миг, когда огни рампы, наконец, загораются, никак не могут постигнуть логики первых, которые Постоянно ставят себя в наиглупейшее положение, появляясь в театре еще до распределения ролей между актерами. Итак, первые всегда спешат, вторые никогда не торопятся, все это так. Но по иронии судьбы именно они вступают друг с другом в брак.
Я утверждаю, что мужья гораздо реже жаловались бы на семейные узы, Если бы отношение их жен к предметам женской одежды не доходило бы порой до конфуза. Пожалуйста, поправьте меня, если я не прав, а, впрочем, я не сомневаюсь, что моя мысль верна, Каждая женщина мечтает быть одетой как все, но бывает ужасно огорчена, встречая кого-либо, кто одет, как она. Ничто не раздражает ее так, как похожая шляпка или платье, Особенно приобретенные за меньшую плату, Что вызывает у меня еще кое-какие соображения, и я использую все свое мужское красноречие, чтобы отстоять их. Идеальное одеяние женщины гораздо дороже того, которое может позволить себе она или ее подруга, но которое в конце концов достается именно ей в силу какого-то невероятнейшего стечения обстоятельств. Психологи утверждают, что мужчины - мечтатели, а женщины - реалистки. Но, по-моему, женщины и есть самые отчаянные идеалистки. Впрочем, я готов взять все свои слова обратно, но вы должны мне непременно Объяснить, как можно носить платье, которое отличается от платья других и которое точь-в-точь такое же, как у них, и которое дороже и дешевле, чем у других, одновременно.
Я пойду в магазин и куплю триста граммов созвучий И, связав их веревочкой, чтоб не смогли убежать, Невзначай подарю. Но, пожалуйста, ты их не мучай, А корми молоком и в морозы бери на кровать.
А когда подрастут, посади в золоченую клетку - Пусть научатся шить или штопать детишкам носки. Или выпусти в сад, и пусть прыгают с ветки на ветку И дают по утрам триста граммов певучей тоски.
А когда надоест, отправляйся в прием стеклотары - Их возьмет по рубль двадцать, приняв за загадочных птиц, Нигилист и позер, лысоватый, отчаянно старый И пожеванный жизнью опустившийся Маленький Принц.
ТО, ЧТО ЗНАЕТ ПОЧТИ КАЖДАЯ ЖЕНЩИНА, А ЕСЛИ НЕ ЗНАЕТ, ТО СКОРО УЗНАЕТ Мужья - это такая разновидность людей, с которыми просто невозможно жить дружно: Они вечно путаются у вас под ногами и ждут от вас завтрака, обеда и ужина. В воспитании детей они смыслят много меньше, чем в вопросах футбола или автовождения, И всегда забывают все дни рождения. Они полагают, что любые проступки Можно с легкостью загладить поцелуем в губки, А если вы пытаетесь им растолковать, в чем и как они провинились, они слушают с фальшиво-терпеливым выражением и думают: от этого меня не убудет; Сегодня пошумит, а завтра забудет. В гостях они с неприличной скоростью поглощают мартини и другие коктейли, Но стоит вам только покоситься в их сторону, они принимают мученический вид, как будто против них невесть что затейли. Они очень бодро прошагают пять миль ради партии в гольф с товарищем юности, но если попросить их что-то сделать по дому, они идут вздремнуть и спят летаргически, - И они же еще говорят, что женщины совершенно не способны мыслить логически! Они встают и ложатся когда им вздумается, лишь бы только не в одно время с вами, А если вы приводите в порядок лицо, они смотрят на вас такими глазами, будто пудра и помада - это черная магия, а вы сами - индийские факиры и свами'. Когда вы подаете на обед фрикадельки, они мрачно спрашивают, неужели так трудно хоть раз приготовить нормальный кусок мяса, и трапеза проходит в зубовном скрежете, И вы им готовите нормальный кусок мяса - готовите раз, и другой, и третий, а когда приходит счет от мясника, выясняется, что вы их без ножа режете. Они сохраняют полнейшее спокойствие в тех случаях, когда болеете вы, хотя в свое время давали обет быть вам опорой в горе и хвори, Но если они сами схватят простуду или у них заболит живот, они впадают в такую панику, как будто с жизнью простятся вскоре. Когда вы с ними наедине, они не обращают на вас внимания и проблемами приличий и хорошего тона, как правило, менее всего озабочены, Но зато при посторонних они преображаются: придвигают вам кресла, приносят пепельницы и вообще так раскланиваются и расшаркиваются, что вам охота залепить им пощечину. Мужья воистину несносные творения, но раз уж Провидение придумало брак, То бедные жены их все-таки выносят, хотя и сами удивляются как.
Страданье занимает в нас Не больше места, чем мы сами Ему отводим каждый раз" - Такими жесткими словами Я утешался целый день, И, слава богу, был он прожит. Так пригодился мне Монтень. И завтра кто-нибудь поможет.
ДОН-КИХОТ 1 Говорят, что в самом конце Дон-Кихот все-таки женился на своей Дульцинее. Они продали Росинанта и купили себе козу. Коза дает два литра молока, но это, говорят, не предел. Говорят, бывают такие козы, которые дают в день до трех литров... Впрочем, это только так говорят... 2 Санчо Панса, трезвый человек, человек не сердца, а расчета, вот уже подряд который век ходит на могилу Дон-Кихота.
И уже не бредом, не игрой обернулись мельничные крылья... Старый рыцарь - это был герой. А сегодня он лежит в могиле.
Был старик до подвигов охоч, не в пример иным из молодежи. Он старался каждому помочь, а сегодня – кто ему поможет?
Снесены доспехи на чердак, замки перестроены в хоромы. Старый рыцарь был большой чудак, а сегодня - мыслят по-другому...
Видно, зря идальго прожил век, не стяжал он славы и почета... Санчо Панса, трезвый человек, плачет на могиле Дон-Кихота.
277
259