Он одна на другую Поставил две чаши, Высверлил донышки, Ну, а потом Их наполнил, Вид сделав серьезный и важный, Ту, что ниже, - ничем, Ту, что выше, - песком. Пусть песок бежит-бежит, Отмеряя вашу жизнь.
Но каждый миг Взорваться вдруг мог. Каждый намек Вел напролом, напрямик. Как же стенали и трубили Краешки губ, донышки глаз, А где-то пели, любили, Где-то обходились без нас.
Москву рябины красили, Дубы стояли князями, Но не они, а ясени Без спросу выросли. москва не зря надеется, Что вся в листву оденется, москва найдет для деревца Хоть краешек земли.
Александра, Александра, Что там вьется перед нами? Это ясень семенами Крутит вальс на мостовой. Ясень с видом деревенским Приобщился к вальсам всенским, Он пробьется, Александра, Он надышится Москвой.
Решено: улетаю на Диксон, навсегда уезжаю от вас. Может, мне там придется родиться второй раз? Колесом полосы не касаясь, самолет совершает прыжок. Я гляжу, как бежит полоса, я гляжу на февральский снежок.
Поет морзянка за стеной веселым дискантом, Кругом снега, хоть сотни верст исколеси. Четвертый день пурга качается над Диксоном, Но только ты об этом лучше песню расспроси.
От строчки опалённой родится стих опальный, - стрелою оперённой он прямо в сердце жалит. Мы плачем и смеёмся, но после разберёмся, - поэт с душой ребёнка, наказанной за жалость.
потомок Чаадаева, сгинувший в сороковом, На русский язык перевел большинство его писем. Из бывших князей, он характером был независим, На Зубовской площади жил и в Бутырках потом.
Им не скоро в путь обратный. Пусть другие барды воспоют их подвиг ратный, меч да алебарды, пусть другие ищут рифмы в похвалу разбоя и орут, покуда грифы чистят поле боя.
Мы рубим ступени ни шагу назад. И от напряженья колени дрожат. И сердце готово к вершине бежать из груди, Весь мир на ладони ты счастлив и нем. И только немного завидуешь тем - - другим, у которых вершина еще впереди.
1503